Можно тебя в неурочный час?

Несмотря на то, что это была откровенно глупая идея - пойти и вывалить на голову Стефано всё, что у неё делалось в беспокойном маленьком сердце, расписать в ярких красках, чтобы её проблема стала и его проблемой тоже, - Дарси в эту идею вцепилась даже где-то с наслаждением мазохиста. В том числе, потому, что в голове невольно бродили радужные картинки, живописующие, как всё сразу после этого станет хорошо, и вот они явно ничего общего с реальностью не имели, но выкинуть их из головы никак не получалось. Отчасти Дарсия уступала им, отчасти - её только что не рвало на куски такое безумное желание наконец выговориться, что все советы Маргариты рядом с ним блекли, теряли вес и забывались.
Некоторое время девочке не везло - Стефано постоянно ходил с кем-нибудь рука об руку, практически не оставаясь один, а просто подойти и куда-нибудь его увести Дарсия стеснялась. И в этот раз, казалось сперва, опять не повезло - когда Дарси заметила Стефано возле гигантского дуба, юноша там был опять же не один, а вместе с Эйнаром, и они о чем-то сосредоточенно размахивали руками. Девочка рискнула затаиться и попытаться немного подождать, и риск себя оправдал - Эйнар довольно быстро ушёл. Дарси для верности подождала ещё немного, чтобы удостовериться, что норвежец не вздумает вдруг вернуться, а потом сама решительно выскочила к огромному дереву.
Впрочем, даже разговор, который сейчас казался ей Самым Важным в Жизни, Дарси начала издалека, осторожно сказав: - Стефано, привет. Я тебе не помешаю? Мне с тобой поговорить надо. Очень. Можно?

Вокруг огромного дуба, который выглядел так перспективно и многообещающе, Стефано пока по-прежнему крутился впустую, не в последнюю очередь благодаря Эйнару. Сосед сперва сам первый подал мысль об этом дереве, а теперь сам же и передумал, начав уверять, что эта затея дохлая, дурацкая, мертворожденная и всё такое прочее. Стефано же, наоборот, как раз казалось, что идея хороша, чем дольше юноша о ней думал, тем сильнее казалось. Поэтому Эйнар, покритиковав немного, заметил, что никто к его критике не прислушивается и ушёл, предоставив Стефано "дальше ломать шею одному". Стефано же совсем уж было собрался попробовать залезть на дерево, чтобы выяснить, под силу ли ему это вообще и не обломаются ли все его широченные планы ещё на этом, самом первом этапе, когда рядом внезапно объявилась жаждущая разговора Дарсия, и пробы с лазанием по веткам пришлось отложить.
- Привет, милая, - привычно и ласково откликнулся Стефано, хотя по бледному и решительному лицу Дарсии уже догадывался, что разговор у них состоится вряд ли такой же миролюбивый и нежный, как обычно бывало. Не подавая виду, что выражение лица девочки его настораживает и даже тревожит, Стефано невозмутимо кивнул: - Не помешаешь, ничуть. Я внимательно тебя слушаю. О чем ты хотела поговорить? - Судя по мрачно-решительному лицу девочки, разговор предстоит не из лёгких. Причём, очень может быть, не только для самой Дарсии, но и для Стефано тоже.

Дарси бегло коснулась кончиком языка внезапно пересохших губ, понимая, что в один миг растеряла все заранее заготовленные слова и теперь не представляла себе, что собирается сказать. Ласковое "милая" её прострелило, снова расцветая в груди теплом, и девочке отчаянно захотелось поверить, что Стефано она с той рыжей девицей на самом деле и не видела никогда. Что это ей показалось, или во сне привиделось, или ещё что-нибудь такое.
Но вот ведь в чем беда - видела, своими глазами видела, и этот факт был слишком тяжеловесным и реальным, чтобы о нем можно было просто забыть, как о ничего не значащей мелочи.
Осторожно переступая через раскидистые корни дуба, Дарси подошла поближе, ощущая предательскую, ватную слабость в ногах, особенно в коленях. Так и казалось, что колени вот-вот согнутся, как у плюшевой игрушки, и больше уже не выпрямятся. Или что на этих ватных, заплетающихся ногах девочка вот-вот споткнется и упадёт, именно тогда, когда больше всего требуется быть красивой, серьёзной и грациозной. Однако же, чудом не споткнувшись и не свалившись по дороге, Дарсия подошла к Стефано почти вплотную. Расправила плечи, ощущая себя так, будто идёт на казнь, и раздельно, тяжело выдохнула ставшие вдруг неподъемными слова: - Я - тебя - люблю.
И слова эти, в мыслях всегда так похожие на песню, наяву вдруг прозвучали почему-то ужасно. Дарсии показалось, она саму себя только что убила этими словами.
Какой ужас, это же надо было так впрямую ляпнуть, нет, всё-таки она ещё совсем маленькая и с парнями разговаривать совсем не умеет.

Когда девочка двинулась навстречу Стефано, у неё было такое лицо, словно она поднимается на эшафот, не меньше. И через пару секунд положит голову под лезвие гильотины, и жизнь её на этом кончится.
И даже когда юноша услышал обращенные к нему слова - хоть он и охотно верил в то, что эти три несложных слова дались девочке непросто, он всё равно не понимал, почему Дарсия произнесла их с таким отчаянным лицом.
- Я знаю, малыш, - виновато отозвался Стефано - удивиться сейчас означало бы солгать. Скрывать свои чувства Дарсия не умела, а может, и не пыталась, и её влюбленность была отчётливо написана у неё на лице, легко читалась в сияющих глазах. Неспроста же Ирине понадобилось от силы минуты три, чтобы обозвать Дарсию "поклонницей" - знатоком человеческих душ и сердец Ирина вряд ли когда-либо была, но даже для неё это особой загадкой не стало.
Сейчас же, услышав признание Дарсии, лишний раз подтвердившее уже довольно давно сформировавшуюся догадку, Стефано ощутил себя насквозь виноватым - странное ощущение, неприятное и даже где-то мерзкое. С одной стороны, юноша трезво понимал - в том, что он не влюбился в ответ в пятнадцатилетнюю девочку, ничего позорного или предательского нет и быть не должно, вот если бы он сейчас умудрился всерьёз увлечься Дарсией, тогда к нему были бы большие вопросы и не менее большие претензии, наверняка в первую очередь - со стороны матери девочки. Но при этом, с другой стороны, когда Стефано видел лучащиеся восхищением глаза Дарсии, он испытывал лёгкий укол вины от того, что умудрился вызвать у девочки такое яркое, сильное чувство, а теперь сам же никак не может на него ответить. И теперь, когда влюбленность обрела для девочки явственно мучительный характер, это в чем-то иррациональное чувство вины только крепло и усиливалось. Стефано осторожно коснулся плеча Дарсии и всё так же виновато повторил: - Я знаю.
И никакого понятия не имеет, что ему теперь с этим знанием делать, вот где главная беда.

- Давно знаешь? - встревоженно спросила Дарси. В первый миг её обеспокоило только это - оказывается, то, что она крепилась, неукоснительно следовала совету Маргариты и не признавалась, не играло никакой роли, потому что Стефано всё равно обо всём узнал. Наверное, он догадался тогда, у жилых корпусов, из-за того поцелуя, подумала Дарси, лихорадочно соображая, где и чем она могла себя выдать. А может, и ещё раньше, когда она обнимала его у столовой. Непонятно. Девочке казалось, что она себя выдала миллион раз. А потом Дарси вдумалась в слова Стефано чуть сильнее, чуть глубже - и вообще похолодела.
Он знал, что я его люблю, и ему было всё равно. И он влюбился в другую, и позволил мне об этом узнать.
- Тогда послушай ещё, - сказала Дарси, готовясь залпом вывалить остатки своего горя. - Я видела тебя с той рыжей девушкой. Ирина, да? Я знаю, что вы с ней... ну, что вы вместе, - стеснительно сказала девочка, так и не решившись выложить своё знание впрямую. Дарси горестно обняла себя руками и отчаянно сказала: - Я так и знала, что ты влюбишься в какую-нибудь девушку раньше, чем я вырасту и стану взрослой. И я думала, я смогу это понять и как-нибудь принять - но её я совсем не понимаю! Почему именно она, ну почему? Объясни мне!

- Относительно давно, - обтекаемо сказал Стефано, не вдаваясь в подробности. Он был не уверен, что девочке станет легче, если начать эти подробности растягивать и смаковать, и потому решил, что более правильным решением будет промолчать и посмотреть, в какую сторону разговор свернет дальше. Может, эти детали и вовсе не пригодятся.
Детали действительно не пригодились, но к тому, что Дарси сообщила следом, Стефано оказался совершенно не готов. Теперь настал черёд юноши похолодеть, задаваясь сотней вопросов - как так вышло, почему видела, много ли и зачем она вообще это видела, маленькая отважная девочка? К Стефано снова вернулось острое чувство предательства - оказывается, эта игла из груди никуда не исчезла, только временно перестала ощущаться, а теперь, раскалившись докрасна, напомнила о себе с новой силой.
- Меня к ней тянет, - осторожно сказал Стефано, выдавая новый обтекаемый ответ. Вот сейчас от расписывания в подробностях достоинств Ирины девочке точно не стало бы лучше, сейчас любые детали были бы убийственно лишними. Юноша осторожно спросил: - Когда ты видела?... - до последнего надеясь, что Дарси всё-таки говорит не о том, о чём немедленно подумал сам Стефано, что она всё-таки имеет в виду какую-нибудь их с Ириной более невинную встречу, хотя шансы на такой исход, кажется, умерли в муках ещё до того, как этот вопрос прозвучал.

Тянет, значит.
Дарси горестно вздохнула - в слове "тянет" было что-то неумолимое, неоспоримое, с чем тягаться было невозможно. На слово "красивая" можно было ответить, пообещав вырасти и стать ещё более красивой, "яркая", "умная", "смелая" и что там ещё можно попытаться придумать, всё это тоже были аргументы, на которые Дарси могла попытаться ответить и как-то их убить. А что поделаешь с вот этой силой притяжения, которая либо есть, либо нет, и непонятно, как её можно добиться?
- Да тут, в жилом корпусе видела. Дежурить вы, что ли, сначала, пытались, а потом закрылись в комнате и давай, - убито сказала Дарси, отворачиваясь от Стефано и утыкаясь лбом в широченный ствол дуба. Девочку тогда просто оглушил, почти растоптал поцелуй молодых людей, и Дарси помнила, что она пугливо зажмурилась, надеясь, что это наваждение сейчас сгинет, а когда решилась открыть глаза - молодые люди, уже полураздетые, целовались ещё неистовее. Девочке только и оставалось, что убежать прочь, давясь неумелыми щенячьими рыданиями. И даже сейчас, когда она вспоминала об этом, глазам становилось горячо, и ей казалось, у неё вот-вот разобьется сердце и разорвет её изнутри.
- Я не могу от тебя уйти, - призналась Дарси, цепляясь трясущимися руками за шершавый ствол дерева. Хотя, казалось бы, по уму - надо уходить, и пытаться как-то забыть это всё, чтобы успокоиться. У Дарсии же просто ноги не шли, и в душе она всё ещё продолжала надеяться на какое-нибудь чудо. - Не могу уйти. Я всё равно тебя люблю.

Дарсия рассказывала, и у Стефано бы просто язык не повернулся перебить её и сказать, что за чужой личной, а уж тем более интимной, жизнью подглядывать вообще-то нельзя и невежливо, и всё в таком духе. Девочка и без того казалась едва ли не полностью раздавленной своим горем, и попытки отчитать её наверняка сделали бы только хуже.
Боже, это ведь для неё и вправду горе, да ещё такое, которое словами и не разгонишь.
- Мне жаль, - расплывчато сказал Стефано, понимая, что сейчас он не в состоянии внятно выразить словами всю глубину охватившего его сумбурного чувства вины. Жаль, что Дарсии пришлось увидеть то, что она видеть была в принципе не должна. Жаль, что она вообще угодила в эту паутину, отважная маленькая пташка, и теперь с каждым движением только увязала в ней всё прочнее. Жаль, что Стефано не мог оказать ей той единственной помощи, которую она от него ждала. Всё это перепутывалось внутри, скручивалось тугим узлом и невыносимо жгло в груди. А Дарсия продолжала твердить о своей любви, и лишь делала этот жар ещё болезненнее и острее.
- Сколько тебе лет? Осенью ты говорила, тебе четырнадцать? - спросил Стефано, отчаянно выискивая хоть какой-нибудь способ помочь Дарсии, пусть даже только самую малость. Юноша не мог щелкнуть сердцем, как выключателем, и заставить себя полюбить четырнадцатилетнюю девочку - и хоть это и было правильно и логично, и у Стефано были бы к самому себе вопросы, если бы вдруг девочка-подросток заинтересовала его с полноправной силой взрослой девушки, - но это было настолько очевидным, настолько идеально подходящим, почти требуемым ответом, что юноша чувствовал себя почти мерзко из-за того, что он на этот ответ не способен.

По тому, как встрепенулась Дарсия, едва услышав вопрос про свой возраст, Стефано понял, что имел неосторожность снова подарить девочке надежду - впрочем, тут можно было только убить девочку наповал решительным отказом или, наоборот, поощрить ее продолжать бросаться в бой, отказавшись ответить ей пресловутым решительным отказом. Если и существовал возможный третий исход, юноша сейчас не видел способов до него добраться. А это можно было считать равносильным тому, что третьего исхода и нет.
А еще по тому, каким лихим и быстрым был ответ, Стефано догадался, что Дарсия, видимо, и сама неоднократно об этом думала и что в этом направлении у нее более-менее все ходы просчитаны.
- Уже зимой? - удивился Стефано, впервые всерьез вглядываясь в лицо Дарсии и понимая, что в ее лице осталось не так уж много совсем мягких детских черт, что она скоро превратится из девочки в молодую девушку, и продолжать воспринимать ее как ребенка станет не просто сложно - уже невозможно. А ведь казалось, еще так недавно она была забавной угловатой девчонкой, и испытывать к ней что-то горячее мягкой дружеской симпатии никак не получилось бы, даже при всем желании.
- Это будет лучше, - честно сказал юноша. Дарси невольно подобрала первое слово очень правильно, и даже зря исправлялась, подбирая другой, явно не такой удачный способ обозначить тонкую, смутно уловимую значимость ее шестнадцатилетия. - Потому что тогда мы сможем повторить этот разговор уже на полном серьезе, безо всяких "когда" и "если" - если, конечно, ты все еще захочешь об этом говорить, это я тебе обещаю, - говорить, что тогда он ее полюбит было бы, во-первых, слишком громко, а во-вторых, с неуютно большой долей вероятности, еще и враньем. Поэтому, как бы Дарсия сейчас отчетливо ни хотела услышать это обещание - как раз этого Стефано ей пообещать и не мог.

Дарсия слегка порозовела, когда Стефано остановил пристальный взгляд на её лице, но глаз не опустила - сейчас, казалось ей, ни в коем случае нельзя сломаться, сдаться, показать слабость, потому что сейчас, может быть, один из тех дней, в которые всё и решается. Или, если не всё, то уж точно очень многое. Дарсия краснела, заливалась румянцем, но не сводила со Стефано преданных глаз - и ей, воодушевленной тем, что этот разговор вообще ещё продолжается, да почему-то на довольно серьёзной ноте, показалось, что юноша что-то заметил в её лице, что-то, что говорило в её пользу. От этой мысли сладко сжалось сердце, и словам юноши Дарси внимала с удвоенным вниманием: вдруг в этих словах сейчас мелькнет подтверждение её безумной, безумной догадки.
И ведь не просто мелькнуло, а обрушилось оглушающей лавиной.
- Ну что ты! Захочу, конечно! Я же, у меня же такая нежность внутри, когда я на тебя смотрю, я не представляю себе, как этого вдруг может не стать, - искренне заверила Дарси, в первый миг разобравшая в словах Стефано только это. Ей казалось, она в юноше увязла крепче крепкого, и с каждым днём вязнет всё крепче и глубже, и даже сопротивляться не пытается, потому что ей непрерывно кажется: самым прекрасным и самым правильным будет утонуть в нём совсем, в этом будет счастье. Это потом Дарси сообразила, что юноша обещает дождаться, когда она повзрослеет, чтобы ещё раз, уже по-настоящему поговорить с ней об этой любви, и ей захотелось завизжать от восторга и броситься Стефано на шею за то, что он её так понял. Ну почему она ему сразу всё не рассказала, может, сейчас всё было бы легче.
- Какой ты хороший! - восторженно сказала Дарси, чудом усмирив свой дикарский порыв. И, тут же спохватившись, что её восторженное заявление могло прозвучать сомнительно принялась объяснять: - Я имею в виду - кто я тебе, ну я же тебе никто. Ты имел полное право меня не слушать и вообще выгнать. А ты... ну зачем ты такой хороший? - краснея, сказала Дарси. Если бы у неё, как у галлифрейца, было два сердца, она и второе бы сейчас отдала Стефано.
Сколько угодно сердец бы отдала, да жаль, ему совсем не надо.

Дарсия залилась румянцем, но теперь ее глаза снова сияли. Видеть ее такой было привычнее, и правильнее, и спокойнее, чем глядеть на ее горестное лицо, а потом и вовсе смотреть ей только в спину, потому что показывать лицо она стыдится, или боится, или не хочет по иной причине. Пока Стефано не считал, что, начав давать девочке обещания, он совершил ошибку - или, опять же, вдруг здесь можно было только ошибиться в большей или меньшей степени, а совсем избежать ошибок не получилось бы.
Дарсия же продолжала взахлеб говорить, и, услышав сорвавшееся с ее губ слово "хороший", Стефано вздрогнул - он моментально догадался, что она скажет дальше, этот вопрос теперь, кажется, прилипал к нему намертво. Сперва к этому вопросу пришла Ирина, а вот теперь до него добралась и Дарсия.
- Я не знаю, почему. Так получилось, - коротко пожал плечами Стефано, все равно не способный ответить на этот вопрос более осмысленно. Зато юноша четко знал, почему он не оставил страдания девочки без внимания, и был готов поделиться этим с Дарсией: - Но я знаю, что ты тоже очень хороший человек. И ты совсем не заслуживаешь того, чтобы тебе было так больно, - заключил Стефано, едва не добавив в конце "тем более, из-за меня". - Мне правда жаль, что я сейчас почти ничем не могу тебе помочь.
Но, может быть, однажды все изменится, и при взгляде на Дарсию у него тоже будет внутри - такая нежность.

- Ой, - чуть слышно выдохнула Дарси, с трудом веря в то, что Стефано взял назвал её хорошим человеком. Даже не "человечком", как мог бы, учитывая нежный возраст девочки, а именно что человеком. Хотя оснований для того, чтобы такое говорить, у него, кажется, совсем не было. Один раз Дарси, да и то больше преследуя собственные интересы, вроде бы помогла ему разобраться с магией Воды - да, в общем, и всё на этом, больше ничем хорошим она ему запомниться, кажется, и не могла.
И всё-таки, на пару секунд девочка почти ему поверила.
Размашисто качнувшись вперёд, Дарси бросилась к Стефано, обхватила его за пояс и уткнулась лбом ему в грудь. Девочка не ждала, что юноша обнимет её в ответ, ей было куда важнее, чтобы он опять понял её и не отогнал, и позволил немного побыть рядом. Не поднимая головы, продолжая прятать лицо у Стефано на груди, Дарси пристыженно и не вполне внятно возразила: - Ты не можешь обо мне так говорить, не можешь, потому что это неправда. Я не такая. Ты очень плохо меня знаешь, ты же почти ничего обо мне не знаешь. Я не такая. Не хорошая, - пробормотала Дарси, умирая со стыда. Ей казалось, лучше всё-таки быть честной, чем носить незаслуженную похвалу - особенно если на этом вдруг что-то выстроится, а потом бац, и придётся всё развалить до основания, потому что в самом основании была ложь.

Видно, Стефано всё же умудрился где-то ошибиться, причём даже не понял, где именно. Юноша ощущал себя идущим по тонкому карнизу, и осознать, что сделал неверный шаг и всё-таки сорвался, можно было уже только в падении. Несмотря на то, что ничего обидного или резкого произнесено не было, Дарсия застыла и побледнела так, словно он выстрелил в неё, - а потом метнулась вперёд, и прижалась к Стефано, и вцепилась в него отчаянной хваткой утопающего. И опять юноша не сумел ни остановить её, ни найти в себе силы сразу же оторвать её от себя, в который уже, едва ли не бессчетный раз позволяя девочке действовать.
- Ты что? - изумился Стефано. И положил ладони на узкие девичьи плечи, обозначая ответные объятия - недостаточно рьяные и серьёзные для того, чтобы это можно было истолковать превратно и осудить, но достаточно отчётливые и осязаемые для того, чтобы девочка их заметила и почувствовала. Дарсия лихорадочно говорила, выдыхая слова юноше в солнечное сплетение, и из-за этого её сбивчивую речь было непросто разобрать. Но Стефано всё же уловил главное: она себя хорошей не считает, вот в чём корень проблемы.
- Я вижу тебя именно такой, - искренне ответил Стефано и ободряюще погладил Дарсию по плечу. Девочка отпечаталась у него в памяти солнечным золотым лучом, и, думая о ней, Стефано всегда в первую очередь вспоминал её сияющие глаза и бесконечное горячее желание быть чем-нибудь, да полезной. - Не представляю, что я должен о тебе узнать, чтобы это меня переубедило.