Поляна для пикника

Надежда на то, что Эстер не обижена и не уйдёт, продолжает трепетать под самым сердцем и всё никак не замрёт, потому что сейчас Эйнар видит веский повод обманывать себя этой надеждой. Вот она, доверчивая ладонь девушки в его ладони, и Эстер не спешит её отнимать, не делает для этого ни единого движения. Это отсутствие жестов для юноши обращается в очень важный жест, в немое согласие не обрывать на этом их общение, дать ему второй шанс.
Главное — держать при себе свои бестолковые губы, думает Эйнар, даже не представляя себе, как быстро он от этих слов откажется.

Эстер тем временем вспоминает, что они пересекались на одной из лекций мастера Ньяо. Но по тому, как она тщетно ищет слова, как быстро они кончаются у неё на губах, становится понятно, что для неё это "пересекались" и не более, что она внимала лекции и не отвлекалась. Тогда как Эйнар гораздо отчётливее, чем судьбу древнего китайского царства, помнит яркие рыжие волосы, густой волной стекающие по прямой девичьей спине, и самому стыдно и сладко вспоминать, как шевельнулся под рёбрами первый росток чувства — а сейчас этим чувством пронизана уже вся грудь, оплетена как вездесущей гибкой лозой. Но наивно и глупо пытаться ждать от Эстер того же, и Эйнар мягко соглашается: — Но занятия — это совсем не о том. Я понимаю.

Пока девушка размышляет над его угловатыми вопросами, оказавшимися для неё, как видно, слишком сложными, Эйнар смотрит, как её лицо, её щёки покрываются густой краской, как краска скрадывает россыпь трогательных веснушек, но не скрывает их целиком — или Эйнару это чудится, и он просто придумывает себе эту бесконечно милую деталь. Придя же наконец к решению, Эстер не просто разрешает — просит поцеловать её ещё раз, и это немедленно выбивает из головы у юноши все благие намерения.
— Если ты разрешаешь, то я буду только счастлив, — серьёзно говорит Эйнар. Пользуясь дарованным разрешением, он вновь склоняется к Эстер и снова прикасается губами к её нежной щеке. Целует уже увереннее, чем в первый раз, немного дольше, немного настойчивее льнёт губами, всеми силами старается не ошалеть от того, что волшебные мгновения повторяются ещё раз, — и успевает отстраниться до того, как Эстер начнёт уворачиваться сама. Губы, однако, продолжают остро помнить прикосновение к тонкой коже, пока Эйнар вопросительно смотрит на девушку, пытаясь уловить по её лицу, как она отнеслась к поцелую в этот раз.

Ей так стыдно за себя и собственную невнимательность - погрузилась в свои мысли, свои чувства, и перестала замечать все вокруг, только и делала, что думала о Сонгцэне, не догадываясь, что вовсе не он, как она мечтала, обратит на нее внимание, а совсем другой юноша, ничуть не хуже, а в чем-то, оказывается, еще и лучше. Но, наверное, глупо, ужасно глупо так думать, нечестно по отношению к Эйнару, который заметил давно, и все это время носил в себе это "давно", смиренно ожидая подходящего повода. Глупая, очень глупая Эстер, которая совсем не смотрит по сторонам.
- Я...я разрешаю, - неловко подтверждает девушка, и дыхание скрадывает в легких, когда она понимает, что лицо Эйнара снова оказывается так близко, что она может почувствовать его дыхание на своей щеке, и на этот раз ей только лишь немножко страшно и опасливо, ведь такой момент бывает только один единственный раз в жизни. И от осознания, что этот момент происходит прямо здесь и сейчас, Эстер становится трепетно и приятно. Или приятно ей все-таки от того, что Эйнар касается губами ее щеки, и место поцелуя горит, и она не сразу понимает, что юноша уже отстранился и ждет от нее какой-то характеристики этому поцелую.
А она говорить не может, у нее в голове пусто-пусто, и слова также разбегаются, как разбегаются мысли, никак не собрать воедино. Она и смогла только что пошевелить рукой в ладони Эйнара, устраивая рукавичку удобнее, уютнее, как будто это все, на что была способна сейчас.
- Это приятно, - наконец-то нужные слова находятся, и Эстер говорит с детской честной серьезностью, потому что дело-то и правда требует ответственности, всю, на которую она только способна. - Это очень приятно, - повторяет она, усиливая собственные впечатления от произошедшего, и делает шажок вперед, ближе к Эйнару, хотя больше не предпринимает никаких решительных действий.
- Ох, мы же остались здесь совсем одни! - вдруг замечает она, удивленно рассматривая поляну, на которой уже отгремели фейерверки, и все остальные разбрелись, кто куда, только едва горит на поляне костер, оставленный без присмотра. Но это не опасно, здесь кругом снег, ему можно гореть.

Разрешение на поцелуй, которое Эстер так щедро дарит ему этим рождественским вечером, разрывает грудь изнутри почти непрерывно — начиная с того самого мига, когда это разрешение впервые звучит вслух, и ещё долго, долго после. Это чем-то похоже на незатихающие раскаты грома, которые, верно, должны сотрясать всю грудную клетку, — понимание того, что было и врезалось в память, как выжженное. Было осторожное согласие Эстер, и долгое прикосновение к нежной девичьей щеке, не украденное, а дарованное, и всего этого так много для первого вместе проведённого вечера, что впору захлебнуться, как нахлынувшей океанской волной.

Юноша замечает, что праздник окончен и поляна опустела, лишь после того, как Эстер указывает ему на это. Его поля зрения, и без того печально невеликое, теперь и вовсе сужается до одной только Эстер. Как она с ученической честностью решает, понравился ли ей неловкий поцелуй, едва заметно сводя к переносице тонкие брови, как всё же признаёт прикосновение губ к её щеке приятным — и тем самым дарит осторожную надежду, что, возможно, она однажды допустит повторение сегодняшнего вечера. Как делает крохотный шаг навстречу — и в этот миг мир делает попытку качнуться и провалиться в никуда, исчезнуть, позволить этому аккуратному шажку заслонить собой всё прочее.
Но замечание девушки всё же с лёгкостью выдёргивает Эспеланда из небытия.

— И правда, никого. Ты знаешь... мы, похоже, проморгали весь праздник, — отмечает Эйнар скорее с удивлением, чем с сожалением, обводя опустевшую поляну быстрым взглядом и вновь останавливаясь на лице Эстер. Кавалер из него весьма средней руки, потому что правилам этикета его толком никто никогда не учил, но то, что нельзя позволять девушке, а уж тем более — такой девушке как Эстер, ночами ходить по лесу в одиночестве — это совершенно прописная истина. — Ты остаёшься на ночёвку здесь или возвращаешься в монастырь? Куда тебя проводить? Если позволишь.