Предложение, от которого возможно отказаться

Определенно, Цири нравилось мыть полы. Вот так вот мерно возить тряпкой по полу, по колено в воде, и смотреть, как от твоих трудов становится во многие разы чище, чем было до этого. А уж когда работа закончится, так и вовсе любо-дорого глянуть. Но самое же крутое не это – самое крутое, что можно устроить целые морские баталии между ведром и тряпкой, и может быть, даже потопить вражескую армаду кораблей. Волны бушуют, ведро болтается туда-сюда, а тряпка вообще обмоталась вокруг ног – так и норовит уронить на сырой пол, на зато какой эффект! Прямо таки как от полноценного сражения!

Хотя сегодня Цири ограничилась только тем, что разлила целое море на полу и, сидя посередине этой лужи, настойчиво оттирала какое-то упрямое пятно, оставшееся после прошедшей тут сегодня тренировки. Пятно было упрямое, но Цири оказалась еще упрямее, поэтому наконец пятно сдалось и оттерлось. Намочив тряпку по новой, Цири с брызгами шлепнула ее на пол и поехала ею дальше, стирая всю оставшуюся грязь.
Причина, по которой англичанка сегодня не стала разводить полный конец света в виде шторма, крылась в банальном – в дурном предчувствии, именуемом как интуиция. Потому что все ждала чего-то с самого утра, хотя не могла понять, чего именно то она ждала. То ли наказания какого, то ли просто чего-то необычного, то ли неприятного, то ли ссоры с Таном. С мужем ссориться не хотелось, поэтому Грей вела себя тише воды ниже травы, всячески подлизывалась к мужчине, чем вызвала обоснованное подозрение с его стороны, но, поняв, что переигрывает, умчалась в Храм выплескивать волнение на уборку.
С улицы донесся протяжный стон колокола возле ворот, Цири выглянула из Храма. И чуть не потеряла челюсть от удивления.

- Ты?! – не очень вежливо, надо сказать.

- Это все, что ты можешь сказать? – довольно грубо поинтересовался вопросом на вопрос Ксавьер, без приглашения преодолевая ворота и оказываясь на территории Монастыря. – Подойди сюда и веди себя прилично.

И так она встречает единственного родного дядю, который дал ей кров и пищу на долгие годы, приютил, как собственного ребенка, был готов нянчиться с ней, тратить свое драгоценное время и свои силы на ее воспитание. А она говорит «Ты?!» с таким видом, будто для нее это ничего не значит. Эта маленькая гордячка всегда делала все назло ему, становилась поперек. Неблагодарная дрянь, не желая подчиняться, сбежала сначала в одну школу, потом в другую, а затем и в третью, и лишь в небольшой период с ее четырнадцатилетия до поступления в самую лучшую Академию, что он мог для нее найти, Ксавьер хоть как-то пытался повлиять на нее. Но ей все как об стенку горох, она не желала жить по правилам и его законам. А позже, когда он нашел ей очень удачную пассию, сына не очень известного, но обладающего неплохими капиталами, политика, она сбежала чуть ли не из под венца, отправившись в тибетскую глухомань якобы духовно совершенствоваться. Ксавьер знал, что она сделала это просто из гордой вредности. Вся в свою мать, эту невыносимую француженку.

Цири в сердцах шлепнула тряпку на пол и вызывающе скрестила руки на груди, явно говоря «а вот попробуй меня заставь!» Все было как раньше. Он снова повелевал и командовал, как было всегда. Каких трудов ей всегда стоило сказать ему уверенное «нет», отвернуться, когда он требовал смотреть в глаза, уйти, когда он говорил остаться. Она не любила ему подчиняться, потому что знала – ее мать никогда бы никому не подчинилась. Хотя Цири ее совсем не помнила, она чувствовала, что не должна никому давать волю управлять собой. Ксавьер пытался – и вслух проклинал ее за раз за разом спутанные планы. Она и в монастырь-то сбежала от навязанного ей жениха, не желая всю жизнь провести по указу дядюшки. Поменять одного тирана на другого. Быть певчей птицей в золотой клетке какого-нибудь папенькиного сынка, у которого есть все, и в тоже время ничего.

- Здравствуй, Ксавьер, - хмуро поприветствовала Цирилла, все же делая шаг из Храма и останавливаясь на верхней ступеньке. – Какими судьбами в наших краях? Неужели проездом?

О, она помнила все то зло, что он причинил ей. Все унижения, что ей пришлось пережить, живя с ним в одном доме. Все выслушанные упреки и высказанные в лицо обвинения. Все проклятия. Она знала – он ненавидит ее. Но она ненавидела его больше. Она свалилась ему, как снег на голову, еще будучи совсем малышкой, а он оказался не готов принять ее в семью, хоть и сделал это с радостью. Даже пытался как-то учить и воспитывать, пытался стать родным дядюшкой, заменить ей родителей. В итоге – стал человеком, от гнета которого Цири спасалась всю свою сознательную жизнь. Теперь вот он нашел ее и тут, чуть ли не краю земли. И все же, она не верила, что он приехал просто так, чтобы поинтересоваться ее делами. Он не приехал ни тогда, когда она сообщила о беременности, ни когда она написала, что родила двоих мальчиков. Ему было все равно. Проклятый мизантроп.

Ее манера держаться просто выводила из себя привыкшего к беспрекословному послушанию мужчину. Но одновременно он восхищался ею. Она была слишком похожа на Витторию. Полная копия своей свободолюбивой матери, которую он любил совершенно не той любовью, которой положено любить жену своего брата. Как он завидовал Артегору, когда ему досталось такое сокровище, как невероятная француженка, умеющая одним только взглядом зажечь в мужском сердце тайный огонек.

Мизантропом с юности его сделала Виттория, доставшаяся другому. Она словно насмехалась над ним, то появляясь, то исчезая, а потом он был убит и раздавлен известием о ее смерти. Она не должна была умереть. И не должна была оставлять на него несмышленую девочку. Он боялся и в то же время ждал, когда из Цириллы вырастет еще одна Виттория. В частности – он думал только о себе и о своем желании видеть рядом с собой тень своей возлюбленной. Уже в детстве стало понятно – Цирилла не просто похожа на Витторию, она стала ею, с лихвой переняв все черты француженки. Ксавьер понимал, что его желание было продиктовано лишь стремлением иметь и властвовать, и пытался оправдать собственные низменные поступки разговорами о том, что он желает ей только добра и хочет дать достойное воспитание. Однако он не мог терпеть постоянное присутствие племянницы рядом, как напоминание о том, что однажды он проиграл – своему покойному брату – а потому стремился оградить себя от общения с Цириллой. Удачный брак Цири, планируемый не только для того, чтобы спасти самого себя от ошибок прошлого, но и для того, чтобы приобрести влиятельных родственников с крупными деньгами в кармане, с треском провалился, и он полностью потерял власть над племянницей.

- Прекрати паясничать, - спокойно бросил он, крутя в руках трость. – Что же, это и есть ваш Храм? Дикое место.

- Если ты приехал только для того, что обсуждать мой выбор, то благодарю – я в твоем мнении не нуждаюсь, - ее голос превратился в черного аспида, то того он был ядовит. Безразличие, полное, холодное, абсолютное, как вода, смыкающаяся над утопленником, исходящее от мужчины, проникало в самую душу и обвивало сердце противными склизкими кольцами. Он издевается. Он просто издевается. Он всегда умел делать это со вкусом, медленно, неприятно. Из него бы вышел отличный инквизитор.

Цирилла отчаянно делала вид, что ее не волнует ни его приезд, ни его вызывающее поведение. Ксавьер всегда вел себя, как хозяин. И ей было искренне жалко Траяну и особенно – маленькую Эллион, которые должны были постоянно терпеть этого диктатора рядом с собой. Как бы она была рада забрать с собой рыжеволосую малышку, которая боялась слово поперек сказать. Забитый загнанный ребенок. Тут ей было бы гораздо лучше.

Но теперь она была тут хозяином. Она знала этот Монастырь как свои пять пальцев, она чувствовала себя тут в стократ увереннее, чем чувствовала бы себя дома, в пределах его владений. Там даже словно стены давили, шли на помощь своему хозяину. Мой дом – моя крепость. И все же он претендовал на то, чтобы она вновь ему подчинилась. Нет. Только не сегодня. Не в этот раз.

Он не обратил внимания на ее слова. Как она не нуждалась в его комментариях, так и он не нуждался в ее ответах. Он привык получать все, к чему стремился, даже если на пути стояли вот такие самоуверенные наглые соплячки вроде его норовистой племянницы. Она всегда будет кошкой, не умеющей подчиняться. Значит, нужно просто быть на шаг впереди нее. И сейчас у него был такой аргумент, чтобы сбить с нее спесь.

- Я приехал по делу, - сухой деловой тон, неживой, как желтая высохшая осенняя трава. Ксавьер был скучен, и мужчина прекрасно знал это. Мало того – он пользовался этим и всячески подпитывал такое определением, данное ему другими. Вынув из внутреннего кармана легкого пиджака идеально гладкий, не помявшийся от долгой дороги конверт из коричневой бумаги, уже вскрытый, он все же, поборов свою взлетевшую до неимоверных высот гордыню и сделал шаг вперед, протянув письмо племяннице.

- У меня кое-что есть для тебя, - у нее нет шансов. Это письмо пришло еще почти полгода назад, когда у Ксавьера не было возможности, да и особого желания, отправляться в незапланированную поездку в Китай. Но, конечно же, как любой маг воды, он просчитал всю выгоду, которую смог бы извлечь для себя из этого письма. И если его расчеты окажутся верным, то все удастся, и он, наконец, выиграет хоть одну битву в этой бесконечной войне.

- Приятно думать, что ты помнишь обо мне, только когда тебе это выгодно, - холодно подчеркнула Цирилла. Его равнодушие и спокойствие просто убивало наповал. Хотелось заорать ему прямо в лицо, чтобы хоть как-то приспустить эту каменную маску человеконенавистника и просто редкостного ублюдка.

- Неужели деньги? – вежливо удивилась англичанка, с недоверием уставившись на протягиваемое ей вскрытый конверт. Это должно было произойти что-то очень из ряда вон выходящее, чтобы Ксавьер приехал сам, в Китай, да еще и был предельно вежлив, хоть и холоден, как могила. Никак, в Англии посередине лета выпал снег. Хотя нет, такой б пустяк оставил мужчину равнодушным. Скорее на собственном чердаке он нашел целое состояние. Вот это был бы грандиозный случай для того, что приехать. Скажем, трех миллионов бы хватило для того, чтобы у него случился заворот мозгов в другую сторону, и он стал бы милейшим человеком, душой компании и просто прелестным собеседником.

Цири не торопилась брать конверт, опасаясь, что внутри может оказаться что-то, что ей категорически не понравится. Скажем, старшая чета Грей собиралась отказаться от нее, как от члена семьи. Или, например, выставить ей претензию на триста тысяч фунтов. А может, там внутри все несколько тривиальнее – сибирская язва или, может быть, чума или холера. Неизвестно, что может придумать Ксавьер, который предсказуем, но одновременно страшен в своей последовательности.

Губы, плотно сжатые в тонкую нитку, искривились в презрительной усмешке. Рука, удерживающая конверт, не дрогнула, и он буквально сунул прямоугольник коричневой бумаги в ладони племянницы.

Отступив назад на шаг, Ксавьер выпрямился, словно проглотил кол. Он все еще поддерживал деловые отношения с семьей политика, намереваясь упрямо дождаться, когда его несносную племянницу покинет вся подростковая блажь, и она вернется в родные пенаты, полная раскаяния и послушания. Но эта чертовка опять спутала все его тщательно выращенные и взлелеянные долгой упорной работой планы и пустила все коту под хвост, встретив какого-то тайца, наверняка уголовника и неудачника, и родила сразу двоих сыновей, даже не будучи за мужем. Во всяком случае официально замужем.

Теперь еще это письмо. Весь долгий труд Ксавьера буквально летел крахом из-за одной только своенравной Цириллы. Это письмо пришло как нельзя кстати, именно тогда, когда племяннице было некогда возвращаться в Англию. Ксавьер знал о ситуации в семье француженки – в свое время он позаботился о том, чтобы достаточно хорошо подружиться с Витторией, и оказался в нужный момент в нужное время. Она выложила ему все как на духу, и тогда еще молодой амбициозный и общительный молодой мужчина надолго запомнил ту историю. А теперь она должна была сыграть ему на руку.

Цирилла нехотя приняла конверт и повертела его в руках, читая адрес. Только когда она поняла, от кого письмо, сердце начало трепыхаться в груди, как загнанная в тесный темный угол птичка. Франция, Регион Пикардия, Департамент Сомма, графство Артуа, Шато Солей. Поместье дедушки Фредерика.

Цирилла и думать забыла про то, что рядом стоит ее ненавистный дядюшка. Руки задрожали, и, если бы письмо не было вскрыто и на нем была сургучная печать – она бы не справилась сама. Французские округлые ровные буквы ее деда ровными строчками ложились на белый лист бумаги. От волнения Цирилла путалась в словах, переводя их на английский язык, и до нее не сразу дошел смысл написанного в письме. В глаза бросались отдельные словосочетания, внося еще большую путаницу в осмысление. Писем было несколько. Первое, что по чистой случайности вынула англичанка – было от самого дедушки. Длинное, будто он писал его все двадцать пять лет, с того самого момента, когда Виттория вышла замуж.

Письмо было не закончено, как будто пожилого графа оборвали и не дали ему дописать. Последняя фраза заканчивалась словом «скоро», и его уродовала длинная прочерченная вниз чернильная полоса. Второе письмо, которое англичанка извлекла из конверта, стало извещением о смерти Фредерика Себастьяна Солей, графа Артуа 16 апреля сего года в 18-34 по местному времени. Хоть Цири никогда и не видела деда, даже на фотографиях, она всегда считала его частью той семьи, которую когда-то потеряла. Той, которую когда-то она любила. А он уговаривал ее вернуться. Просил прощения, что когда-то поступил необдуманно, «старый упрямец», как сам назвал себя в письме. Цири примчалась бы хоть на край света, стремясь обрести семью, которую считала давно потерянной. И опоздала…

Терпеливо ожидая, пока племянница закончит чтение, Ксавьер откровенно скучал в этом Богом забытом месте, без уюта, комфорта и роскоши. Люди? В письмах она оправдывала это людьми. Он не отвечал. Зато старательно писала Эллион. Просила его отправить письма, написанные корявым детским почерком. Ксавьер соглашался, не желая спорить с ребенком, и отправлял письмо в свой собственный ящик письменного стола. Где они лежали до сих пор, покрытые пылью и не нашедшие адресата.

Ксавьер не любил людей и не понимал, чем они привлекают племянницу. Общению с людьми он предпочитал старинные книги, длинные вязи рун и собственную трость, которую носил для пущего эффекта. Шик, блеск, роскошь, уют – ему были гораздо ближе, чем простые человеческие отношения и радости. С неодушевленными предметами он чувствовал себя царем, властелином, едва ли не богом, стремясь к тому, чтобы единолично властвовать и подчинять. Люди, к сожалению, не всегда соглашались с подобным положением вещей, а потому признали его нелюдимцем и сатрапом.

И у нее, оказывается, есть еще дядя. Внебрачный сын Фредерика, Матиас. Свалившаяся на англичанку информация сносила ее с ног, и заставляла нервно дрожать. Неужели у нее есть ее кто-то, кроме Ксавьера, кто-то, кто наверняка будет ее любить и принимать такой, какая она есть? А он, наверное, даже знает о ней. Но почему-то не писал письма, раз знал. А может…не знал. Иди не хотел знать. Что толку гадать сейчас.

Цирилла развернула второе письмо, которое тоже оказалось официальным – завещанием, по которому ей и Матиасу, доставались все владения, все земли и все деньги покойного деда, а также оба признавались наследниками графского рода Артуа. Цири осоловело похлопала глазами, как баран на новые ворота, отказываясь принимать реальность. Она – и вдруг в графини? Как Шири? Пришлось дважды перечитать послание, прежде чем до девушки дошло, что у нее умер дед, у нее есть родственник со стороны матери, у нее теперь есть поместье, она графиня – и до подтверждения осталось всего три дня. Постойте, как три дня? Теперь, когда письма закончились, и англичанка смогла хоть немного отойти от шока, она, наконец, подняла глаза на дядюшку.

- Конверт был вскрыт. Ты ведь все это знал, да? – не было смысла спрашивать. Она и так знала, что Ксавьер читает ее письма. Он называет это родительским контролем. Она – вмешательством в ее личную жизнь, учитывая, что ребенком последний раз она была два года назад. – Ты знал! И ничего не сказал мне! У меня умер дед, а тебе наплевать на это?

Цирилла отошла от шока, и для этого ей понадобилось гораздо больше времени, чем прикидывал Ксавьер. Он снисходительно взглянул на нее сверху вниз, не поддаваясь порывам ее гнева. Пауза висела в воздухе, словно хищная птица, высматривающая добычу. Он не торопился отвечать. Зная, что ее это выводит из себя, вытряхивает ей душу. Наслаждался ли он этими чувствами? Несомненно.

- До подтверждения наследства осталось три дня. Ты не успеешь вернуться во Францию и найти своего…как его?...ах, да, Матиаса.

Ксавьер пока не предлагал ничего дельного, просто стоял, беспечно вращая в руке свою трость. Нет смысла сейчас говорить, пока она не успокоится. Он ждал чего-то подобного, какой-то вспышки, криков, ругани. Раз за разом он убеждался, что его племянница – невыносимая несносная девчонка, бунтарка, каких свет не видывал, не желающая слушать старших и подчиняться другим. Ему.

- Откажись от наследства в мою пользу, и я навсегда оставлю тебя в покое. Будешь сидеть в Монастыре, искать Просветление и спокойно плодить бастардов. Все, как тебе нравится.

Лицо Цириллы пошло пятнами. Злой румянец проступал на вечно бледных щеках неровно, словно разводами. Он.Посмел.Назвать.Её.Детей.Ублюдками. Англичанка сжала кулаки так, что смяла конверт, и ногти впились в кожу ладоней. Спокойно, Цирилла Виттория. Он не стоит того, чтобы орать на него и срывать свою злость. Он просто…просто мизантроп. Зависть точит его изнутри, словно червь – гнилой трухлявый пень. Вряд ли в его душе осталось что-то светлое и чистое. Все поросло чернотой, как заброшенный сад – бурьяном. Не смысла искать в нем человека.

- А что если нет? – вызывающе задрав нос к потолку (отчасти для того, чтобы не дать волю яростным слезам), спросила Грей. Ей хотелось разорвать Ксавьера на части. Покусать, исполосовать, убить. Пустить ему кровь. Дать волю своей злости. Превратить маленькую белую кошку в огромное кровожадное чудовище, способное на подлость, жестокость и убийство. Девушку трясло от злого возбуждения, руки ходили ходуном, как у заправского пьяницы после запоя, щеки пылали.

Она всю жизнь ломала ему планы – и знала об этом. Ничего с ним не случится, если он переживет еще одну неудачу. Ему не привыкать. Кажется, он должен был смириться с тем, что она всегда выходит победителем. Всегда.