Беседа птиц

Линь Ян Шо был еще не совсем знаком Саиду, но уже пообщавшись с его обитателями, он попросил дозволения Шэ-бабы, провести семинар по такой прекрасной и любимой теме, как суфийская поэзия. Несколько дней бродил он по монастырю и окрестностям, чтобы выбрать подходящее место для проведения семинара, пока не остановил свой выбор на парке глициний, где вдоль тропы расставил несколько сколоченных в мастерской деревянных скамеек.

Утро выдалось солнечное, и теплые лучи, проникая сквозь пышную зелень играли на тропе золотистыми пятнами - райскими птицами, слетевшими с небес на землю, чтобы принести вдохновение. Саид Джамал наслаждался умиротворенным видом цветов, как если бы оказался сейчас в родном Шринагаре, в саду княжеского дворца, и мысленно благодарил Создателя за предоставленную возможность разделить мудрость и красоту поэзии с друзьями.
Он даже захватил с собой ситар и в ожидании гостей семинара перебирал струны. Какая же может быть поэзия без музыки!

На ум сразу же пришли знакомые строки величайшего из мудрых, Омара Хайяма:

Метнул рассвет на кровли сноп огня
И кинул в кубок шар владыки дня.
Пригубь вино! Звучит в лучах рассвета
Призыв любви, вселенную пьяня.

- Всё, это последнее занятие, на которое я прихожу. Потом я уезжаю, - сказал сам себе Бенедетто, выходя из комнаты и напрявляясь в парк глицинии, где должно проходить занятие. Правда, о чём будет занятие - он не понял, но ему стало интересно. И хоть китайцы его уже перестали удивлять, а вот выходцев из Индии он видел далеко не так часто. Всё-таки не будут индийцы ехать на землю Туманного Альбиона. Климат неподходящий, да и эта страна ничем не примечательна.

И вот уже второй раз он пришёл много раньше назначенного времени. Он думал, что никого не будет, но, пдходя ближе к парку, услышал мелодию, а потом увидел силуэт человека, который сидел и играл на струнном инструменте. Бенедетто вежливо ему поклонился, не зная, заметит ли он, а потом присел на одну из скамеек, установленных напротив него и задумался о чём-то. Поскорее бы всё было готово. Если он получит разрешение, то незамедлительно отправится туда. И неважно, что у него не будет потом возможности вернуться в Ливерпуль. Главное, чтобы он искупил вину перед Полом и его отцом.

Поглощённый своими мыслями о предстоящей поездке, о которой знали только Фабиана и сестра Им, он терпеливо ждал начала занятия.

У Цири нынче было плохое настроение. Мальчишки всю ночь пинались, не желая успокаиваться, а утихомирились лишь после того, как их папочка соизволил положить руку на живот. Маленькие проказники - знают, кто их отец. А так как соизволил Тан помочь в нелегком деле усыпления детей только под утро, сама Грей не выспалась. Она уж и песенки им тихонько пела, и по комнате ходила - все без толку. Ее даже злость взяла, как все у Тосаванга легко получилось. Однако сейчас она контролировала себя намного лучше, чем в первые месяцы, поэтому не сказала будущему папе ни слова, а побыстрее завалилась встать.

Первая половина дня для Цири - время, когда вурдалаки еще не улеглись в свои могилы. Вставать рано она не любила, предпочитая тянуться в кровати до самого последнего, когда уже подпирает какое-то важное дело. А тут в Монастыре понятие рано - значило чуть ли не с солнечными лучами.

Было уже довольно тепло, поэтому Цири, которая и так мучилась приступами жара, наконец-то смогла одеть что-то более легкое, чем постоянные зимние кофты и толстовки - тонкую водолазку с длинным рукавом и комбинезон для беременных с этим забавным кенгурушным карманом впереди. Ее постоянно тянуло к воде, где было на порядок свежее, чем в остальных частях Монастыря, и все же тропа, поросшая глициниями - это все же лучше, чем помещения Храма.

- Доброго дня, Мирани-сяншен. Здравствуй, Бенедетто, - вежливо поздоровалась Цири, когда, наконец, достигла своего места назначения. Уважительно склонив голову перед сегодняшним учителем, девушка с неким смущением заняла одну скамеечку. Выстоять все занятие она бы была просто не в состоянии.

Лин уже исполнился месяц, и спокойней ребенка Шири в жизни не видела. Опустим тот момент, что детей она в своей жизни вообще наблюдала очень мало. У тех же Дани с Чином малыш был поактивнее и покрикливее. Дочка позволяла даже поспать ночами, как будто понимала, что родители продолжали заниматься и делами монастыря и своими собственными. Сегодня девушка опять оставила мужа в качестве няньки собственного ребенка, и побежала на занятие. С первых дней после рождения дочки она поняла, что с Яном ее оставлять не страшно. Другое дело,что сама она не желала расставаться с Лин ни на секунду, но муж приучал ее жить не только ради них, но и для себя. Оставив умиленную картину, где Ян на руках укачивал дочку, девушка направилась на занятие к мистеру Мирани, который приехал сюда с сестрой. Амир была подопечной Лю, правда из-за проблем со здоровьем самой Шири времени на ученицу у старшего мастера оставалось маловато.

- Добрый день, Мирани-сяншен. Бенедетто, привет. Цирилла, как ты себя чувствуешь? - Шири направилась к подруге, и села на соседнюю скамеечку, правда на пределе допустимого этикетом расстояния. Грей приходилось тяжелее, родить она собиралась двоих, чем весьма и весьма порадовала будущего отца. Шири до сих пор гадала, упал ли в обморок Тан, узнав благую весть или с криком попытался скинуться со скалы. Норов его она знала, правда сама практически не пересекалась. Но Ян периодически рассказывал про измученного тяжелой неволей ученика. Девушка грустно кивала головой, всем видом показывая жалость к бедному тайцу, и злорадствовала, считая что априори Цирилла во всем права. В чем именно? Не важно. Беременная женщина права всегда и во всем, это истина, которую она сама доказала мужу раз и навсегда.

- Ты это, не сдерживай себя. Я вот бывало Яна погоняю и мне легче становится. Попасть не попаду, но на душе легко-легко. И твоему тренировки лишние, и тебе радость. - Она совсем тихо прошептала подруге на ухо новую мудрость, вдруг та еще не знала об этом.

Цветущие глицинии наполняли воздух сладковатым ароматом, создавая как раз ту атмосферу, что необходима для бесед об искусстве. Ньяо любил поэзию Поднебесной, как и все, что было связано со способностью человека выразить в тонкой форме глубинные переживания. Узнав о том, что новый мастер проведет занятие о поэзии своих родных краев, он не мог упустить эту возможность лучше узнать древнее искусство. Ши зашел в парк, заметив, что пока собрались только мастера. Беседа обещала быть очень интересной, господин Мирани производил впечатление мудрого человека. Ньяо поклонился собравшимся.

- Доброго дня, - с улыбкой обратился он сразу ко всем присутствующим, на некоторое время задержав взгляд на Цирилле. В монастыре снова ожидалось пополнение. Немного странно, но Линь Ян Шо многим отличался от того, что принято считать монастырем.

Ньяо сел на одну из лавочек, расправив полы удлиненной рубашки, и прислушался к игре индийского мастера. Ситар пел ненавязчивую мелодию, дополнявшую атмосферу цветущего парка нотами радостного любования жизнью. С годами это настроение неизбежно менялось, дополняясь оттенками странной грусти. Ветер свободен и не знает привязанностей, но в какие-то моменты создается странная иллюзия того, что что-то неизбежно проходит мимо за соблюдением традиций буддизма. Мысли, наполняясь эмоциями, разлетались далеко за пределы парка. Ньяо смотрел на многое с высоты журавлиного полета, замечая, но не проживая. Его интересовали вопросы мироздания, а более простые вещи часто казались ненужной суматохой, на которую обращают внимание лишь те, кто не привык думать и мечтать о большем. Умеющий летать иначе воспринимает землю.

Саид Джамал был несказанно рад тому, что на его первую беседу в монастыре, а он называл это скорее беседой, нежели занятием, пришло столько заинтересованных слушателей. Все они были мастерами, людьми умудренными жизненным и магическим опытом, более того, все они были людьми из разных культур. К тому моменту, как подошла старший мастер монастыря Шэн Бо, что приятно поразило сикха, ведь он знал о ее загруженности делами, он отложил ситар и встал, чтобы поздороваться со своими гостями.

- Добрый день, господин Ковач! Очень рад видеть вас! Госпожа Ириарте, как поживаете? Очень рад! Мисс Грей, как ваше самочувствие сегодня? Устраивайтесь поудобнее! Господин Ньяо, приветствую вас! Бо-джи, ваше присутствие - это честь для меня!

Кашмирец еще раз поклонился в знак уважения всем присутствующим и продолжил.

- Очень рад видеть всех вас на сегодняшней беседе о таком прекрасном явлении в культуре Востока, как суфийская поэзия. Не смотря на то, что все мы пришли из разных краев, все, что нам нужно для понимания этого вопроса - это наше сердце, поэтому я уверен, что мы обязательно сможем очень легко найти общий язык с великими поэтами прошлого. Все они были такими же людьми, как и мы с вами. Все они любили и страдали, переживали невзгоды и тяготы, войны и голод, но каждый из них стремился не только познать истину, но и поделиться своими открытиями с людьми. Поэзия суфизма - это религиозная поэзия духовного поиска и самопознания.
Вероятно вы спросите меня, что же такое истина и какова она с их точки зрения? Вот это мы с вами сегодня и постараемся открыть. А потом, когда я спрошу вас об этом, вы сами сможете ответить мне. Для начала, позвольте рассказать вам немного о самом суфизме, религиозно-мистическом течении в исламе.

Зная, какую реакцию вызывет ислам в современном мире, Саид сделал небольшую паузу и оглядел слушателей. В данном случае он был готов понять напряжение, если бы оно вдруг появилось и дать все необходимые научные разъяснения. Затем улыбнулся и продолжил:

- Суфизм или тасаввуф зародился в наиболее распространенной исламской традиции суннитов. Сунна - в переводе с арабского значит путь, т.е. формально это жизненный путь пророка Мухаммада с того момента как он стал пророком и до конца его жизни. В более широком смысле под сунной подразумеваются деяния, совершение которых желательно для верующих на пути к богу. В некотором смысле, для лучшего сравнения, значение пути пророка для мусульман-суннитов можно было бы сравнить жизнью Иисуса для христиан, а его деяния с евангельскими заветами. А концепцию пути - с концепций дао.

Как вы знаете, зарождение и развитие ислама само по себе проходило в процессе объединения разрозненных арабских племен аравийского полуострова в единое государство, именно поэтому ислам отвечает не только задачам веры, морали и нравственности, но и государственности, а потому достаточно четко регламентирует многие стороны жизни - начиная с семейного быта и заканчивая решением политических и военных вопросов. Очень многое он вобрал в себя из религий-предшественников своего региона - иудаизма и христанства, но очень многое было привнесено самим пророком, который, как историческая личность, объединил практически весь аравийский полуостров под единой эгидой и заложил основы сильного, быстро развивающегося государства.

После смерти пророка династии Омейядов и Аббасидов расширили влияние халифата на территорию Африки, Индии от Атлантического океана на Западе до Китая на Востоке. Во времена раннего средневековья это была одна из самых могущественных империй мира, которая успешно развивалась, вела усиленную торговлю со многими странами и владела передовыми на тот момент знаниями и открытиями в области точных и гуманитарных наук, искусств и ремесел.

Однако, строгое подчинение заветам Корана во всех областях жизни, толкования Корана и философия становились все более "сухими", рациональными и направленными на материальную сторону существования. Прославление халифов в политической борьбе, гордыня, власть, богатство, образованность, следование обрядам и даже разврат - все это находило свое выражение.
В ответ на это, как протест, и зародилось направление суфизма, которое ставило целью освобождение души от скверных качеств и ее непосредственное общение и единение с Создателем. Очень важной чертой суфизма является проповедь нестяжательства и аскетизм, аллегорическое толкование Корана, отшельничество и отказ от мирского, утверждение призрачности окружающего материального мира, лишь как проявления Божественной природы Создателя, достижение Бога и растворение в любви к нему (таухид). Заменив исламскую догму «нет бога, кроме Аллаха» на суфийскую «нет ничего, кроме бога», они проповедовали искренний путь к Богу и возможность познания Бога, слияния с ним. Не находите ли вы некоторую схожесть с достижением Нирваны в буддизме, как состояния Просветления?

Таким образом, не вся литература, написанная на арабском или фарси (персидском) является суфийской, так же как не вся суфийская литература, поэзия и трактаты, написана на арабском или фарси. Множество ярких поэтов было из Индии, Туркестана, Испании и других стран, подчиненных халифату или попадающих под мусульманское влияние. Так же суфийская литература отличается большей терпимостью и провозглашает принцип любви Бога к человеку, человека к Богу и человека к человеку.

Вот отрывок из поэмы одного из блестящих поэтов-суфиев Фарида-ад-дин Аттара "Беседа птиц", характеризующий основные взгляды ищущего истину суфия:

"... Но кто-то говорил в былые дни:
Мол, идеал — он зеркалу сродни,
В котором все, что видишь, оживает;
Что, отражаясь, так же отражает
Себя во мне, меня — в себе. Меня —
Не так, как внешне вижу я себя,
Но все, что видно и не видно глазу.
И их я отражаю всех и сразу.
Не по частям, а вместе — целиком.
Примерно так вода на дне морском
Уходит паром ввысь. Под облаками
Она потом становится дождем,
Дождь — каплями, а капли — вновь морями.
Но все — вода. Так все, что ты хотел,
О чем ты думал, сделать что успел —
Моими это было все делами.
Ведь я — и грех, бунтующий во мне,
Я и признанье в собственной вине,
Я — Таджидар, что вечно впереди,
Я — заросли колючек на пути.
Я — грех, расплата, воздаянье Бога,
Я — пилигрим, и я — его дорога,
Я — сам, себе, собой и от себя.
А коль увижу у дверей тебя,
То это я — стучащий в эти двери.
Верней, не то чтоб я — в какой-то мере,
Та часть меня, что и в тебе живет,
Иль — часть тебя во мне. Наоборот.
Давайте, части — ближе к середине.
В вас Вечное навек отражено.
В вас свет, ушедший в темную пустыню.
Когда-то отразится все равно."

Как мы видим, здесь сущность Бога распространяется и перетекает в мир земной, образуя непрерывную связь с сердцем каждого человека, живущего на земле и совершающего жизненный путь.

А вот стихотворение великого арабского классика Абу-Нуваса, для того, чтобы прочувствовать разницу между светской арабской поэзией и религиозной суфийской:

Кубки, наши соколы,
За вином летают;
Лютни, наши луки,
Весело играют.
Наша дичь - газели,
Утренние зори,
А добыча - девушки
С нежностью во взоре.
С пылкими сраженьями
Наши ласки схожи,
И бои ведём мы
На любовном ложе,
Кровь не проливаем,
Без греха воюем,
Утром мы пируем,
Вечером пируем.

Саид Джамал сделал паузу. Наверное все-таки он перестарался с исторической справкой, но, с другой стороны, понимание внешних причин только улучшит понимание аллегорий, о которых он собирался говорить дальше.

- Если у вас есть вопросы по этой части, давайте побеседуем и обсудим все, что вас интересует.

Бенедетто лишь коротко ответил ему, думая о чём-то своём. Он не хотел скрывать свои мысли под ментальным щитом, но при этом очень надеялся, что не будет никто без разрешения читать его мысли. Просто он не хотел больше ни с кем разговаривать на тему того, что это опасно, что там он может погибнуть, и прочее-прочее. Он сам всё это прекрасно понимал и знал.

Вскоре стали приходить остальные обитатели монастыря. Ковач лишь коротким кивком головы здоровался со всеми, не уделяя кому-то внимания больше, кому-то меньше. Он даже сделал вид, что не заметил Цириллу, хотя ему не понравилось, что она пришла на занятие. По его мнению, беремчатая девушка должна сидеть дома... в комнате... в лазарете, в конце концов, но никак не приходить на групповое занятие. Как он слышал, Даниэле, когда она ещё была беременна, на какой-то тренировке стало плохо. Шири, его бывшей подруге, тоже стало плохо, когда она прогулялась на площадку. Бенедетто слышал, что она чуть не погибла сама или не потеряла ребёнка. А это всё из-за того, что она не осталась в комнате.

Нет, когда у него будет жена, если он, конечно, не погибнет в Конго, он не позволит ей на последних месяцах беременности выходить из дома. И вообще, наверное, они не будут жить в храме. Кто знает - вдруг он найдёт себе девушку в Конго... или где-нибудь ещё.

Тем не менее, вскоре началась беседа, но Бенедетто, занятый своими мыслями, прослушал самое её начало, а посему суть не уловил. Что-то про ислам и про стихи. Поэтому, грустно вздохнув, он попытался что-то понять, но вот задать вопрос "о чём, собственно, ведётся беседа", ему казалось неправильным и даже неэтичным. Поэтому он просто предпочёл помолчать, не обращая ни на кого внимания и надеясь, что у Цириллы не начнутся роды прямо здесь... Хотя он даже не знал, какой у неё месяц.

- Благодарю за заботу, господин Мирани, чувствую себя превосходно, - легко улыбнувшись, отозвалась девушка на приветливые слова учителя. Ей нравилось вызывать у людей только положительные чувства. И если раньше Цири было откровенно побоку, здороваются с ней или нет, тем более такие личности, как Бенедетто (они никогда близко не общались - Грей считала его слишком отстраненным от мира земного, а потому близко не совалась, чтобы не свихнуть себе мозг), то теперь, конечно же, ее это обидело. Но Грей на то была и Грей, чтобы ничем не показать своей обиды - фыркнув в сторону юноши, Цири занялась более приятными вещами, начавшимися с того, что она радушно поприветствовала свою подругу.

- Да я гоняю, - шепотом призналась девушка, с довольным видом поглаживая живот. - И посудой кидаюсь. Знаешь, так хорошо сразу становится, как будто заново родилась вместе с мальчиками!

Англичанка вежливо кивнула в ответ Сифу Ньяо и Сифу Бо, под взглядом которой сразу почувствовала себя как под прицелом. Ну а вдруг Шэн вежливо посоветует ей удалиться обратно в комнату? Это ведь будет значить, что Цири зря рано вставала. Но, видимо, сегодня все обойдется. Можно расслабиться и послушать про историю суфизма и замечательные стихотворения. Насколько Грей могла судить, оно довольно отличались от стихотворений китайской поэзии, к которой начала тяготеть после посещения одного из семинаров. Но узнавать новое всегда интереснее, не менее интереснее. чем копаться в старом, выискивая неизведанные ранее стороны.

Саид так хорошо рассказывал, что вопросов у Цири пока не возникло. Поэтому девушка лишь отрицательно покачала головой и приготовилась слушать дальше, сложив ручки на объемном животе.

Ньяо внимательно слушал рассказ Саида, при этом иногда на его губах появлялась легкая улыбка, когда то, что говорил индус, в точности совпадало с тем, что сам Ши знал в буддизме. Абсолют един, какими бы словами его не называли. Единая религия часто становится слишком земной, заставляя людей служить государству, вместо того, чтобы думать о собственной душе, собственном я, растворенном во всемирном духе, будь он хоть Аллах, хоть Адди-Будда. Любые слова иллюзорны, поэтому любые имена бога являются такой же иллюзией.

В первом стихе был явно заметен мотив, столь характерный для основных течений буддизма – Большой и Малой колесницы. Собственное я есть везде и нигде. Мусульманство – молодая религия, потому действительно в нем было много того, что взято из учений предшественников. Каждый находит свой путь, просто истина, что возникает с постижением Просветления, едина для любого человека, так что на вопрос Саида Ши согласно кивнул и вновь улыбнулся. Когда отходишь от понимания Бога как некоего сверхчеловека, который контролирует и повелевает, растворяется ощущение необходимости централизованной земной власти, пропадают конфликты интересов, связанные с желаниями, являющимися главной причиной страданий и неправильного мышления, о котором говорит вторая Благородная истина.

Но было и различие, которое Ньяо не мог не заметить – светская поэзия говорила об удовольствиях тела, о страстях, которые для буддиста являются признаками неправильного пути. Мир тщетен и иллюзорен, в жизни в нем нет смысла в аскезе и гедонизме, есть лишь один верный путь – срединный, к которому пришел Сиддхартха Гаутама. Если бы сегодняшняя беседа была посвящена религиям, а не искусству, Ньяо вступил бы в дискуссию с мастером Мирани, но сейчас решил, что не стоит отвлекать собравшихся слушателей этим разговором, они пришли за другим. Хотя для себя он отметил, что ему было бы интересно в личной беседе с Саидом узнать больше о суфизме, чтобы подробнее сравнить религии.

Ньяо любил философию. Когда журавль взлетает над землей, он видит мир мелким и большим одновременно, задаваясь множеством вопросов, не возникавших прежде. Каждый человек в определенные моменты жизни ищет свое место в мире. Когда живешь один даже среди людей, придаваясь учебе и размышлениям почти всю жизнь, привыкаешь с интересом прислушиваться ко всему, что заслуживает внимания с точки зрения философа.

Услышав обращение, принятое на родине, Шэн сложила руки в молитвенном жесте и понесла их к подбородку, коротко кивнув, при этом она улыбнулась. Годы, проведенные в Европе и Китае, заставляли её отвыкать от традиций Непала, при этом каждый раз было приятно сталкиваться с ними, особенно в чужой стране. Она стала слушать слова Саида о суфизме, который искренне хотела понять. Юэ и Лун знали об исламе лучше неё, их отец приучал их к вере в Аллаха, хотя в клане был принят буддизм. Шэн со свойственной ей категоричностью, нетипичной для представителя её религии, считала, что тигрята рано или поздно примут то мировоззрение, что более привычно воинам клана Белых тигров.

Она много воевала в своей жизни и знала, как часто ислам ассоциируется в мире со священными войнами, основанными якобы на религиозной нетерпимости. Истинная причина обычно была в другом, те, кто воевал, редко отстаивали собственные интересы, воин обычно служит, а не добивается личных целей. Религия может обязать служить, она же может обязать помнить о воле сердца и совести, ограничивая службу, как это было принято в клане. Это вызывало множество сложных вопросов, на которые каждый человек может ответить лишь сам для себя. Как, например, убивать, любя Будду всем сердцем? Как знать, что душа бессмертна, и карма не заканчивается на черном сиянии, и при этом вести отряды на верную смерть? Как знать, что мир полон страданий до тех пор, пока не постигнешь его и собственную иллюзорность, и не иметь права сойти с пути, что предначертан традициями клана? Шэн сейчас задумалась над этими вещами, отмечая, что суфизм во многом очень похож на учение Будды. Мир един и все в нем взаимосвязано. Ненависть рождает ненависть, любя себя, любишь и весь окружающий мир. При этом единственное, чему Шэн уверенно научилась у своей любви к Будде – убивать без ненависти и выполнять приказы без мести, ради клана, долга и чести. Она не знала понятия личного врага, таких не могло быть, она скорее согласилась бы принять смерть, чем убить того, кто причинил зло ей лично. Но для того, чтобы клан вновь выживал, чтобы интересы союзников оказывались в безопасности, чтобы вождь имел достаточно сил для исполнения своих слов, она становилась смертоносным оружием в руках клана. Это было возможно лишь благодаря сложной системе убеждений, компромиссов и воспитания, полученного при рождении. Вопросов у тигрицы не было, по крайней мере тех, что она могла сейчас задать индийскому мастеру.

Саид Джамал сделал небольшую паузу и внимательно посмотрел на собравшихся. Вопросов ни у кого не возникло. Молодой Бенедетто был глубоко занят своими мыслями, словно его тяготило что-то другое. Лиуо человека - это открытая книга, которую можно прочитать без знания какого-либо языка. "Ничего, - подумал Саид, - Может быть поэзия смягчит хоть немного его тяжелые мысли".
Беременная Цирилла Грей перешептывалась с подругой, но при этом была весьма заинтересована в новом материале. Шутка ли, все время сидеть дома, под присмотром, да еще когда все остальные заняты делами? Иногда надо себе позволить небольшие прогулки и общение.
Бо-джи и господин Ньяо, люди более старшего возраста. Они слушали более внимательно и, кажется, находили точки пересечения философских взглядов. Мудрый взгляд на вещи всегда приходит вместе с опытом и зрелым осознанием жизни.
Саид Джамал кашлянул и развел руки:

- Хорошо, раз вопросов пока не возникло, давайте продолжим и немного углубимся уже в суфийскую ветвь поэтической литературы.
Основные и общие для всех стихотворные формы были выработаны на Ближнем Востоке арабами и персами, за которыми уже следовали традиции других мусульманских стран Средневековья. Основа поэтической формы - бейт, двустишие и законченная мысль.
Бейты присущи многим народам Востока, и уже из них уже складываются другие формы. Например четверостишия рубаи, состоящие из двух бейтов - законченных предложений, где рифмуется каждое второе, а реже - каждое полустишие. Рубаи наиболее распространены именно в персидско-таджикской поэзии.
Газели - более длинные формы, в которых рифмуются два первых полустишия, а дальше каждое второе. Впоследствии газели послужили основой для создания европейских сонетов. И касыды - самые большие по размеру формы, от нескольких до 200 бейтов, подчиненные строгому канону. Обычно это длинные истории или оды, уходящие корнями в доисламские песни аравийского полуострова.

Саид взял ситар и тихонько тронул струны, слагая звук в изящной гармонии так, чтобы музыка создавала красивый ровный фон.

- Суфийские мастера, так же как и светские поэты, использовали все эти стихотворные формы, вкладывая в них особенный смысл. Хочу процитировать вам три разных формы от разных поэтов. Начнем с рубаи наиболее известного мастера Омара Хайяма.

Пред взором милых глаз, огнем вина объятый,
Под плеск ладоней в пляс лети стопой крылатой!
В десятом кубке прок, ей-ей же, не велик:
Чтоб жажду утолить, готовь шестидесятый.

А вот газель Хафиза Хорезми, замечательного узбекского мастера:

О кравчий, красного вина - под цвет весны - налей, прошу,
И да звучит твоя струна, певец, - запой звучней, прошу.

От пут ума - на сердце мрак, мне место - в винном погребке, -
Мудрец, меня в притон гуляк сведи, - печаль развей, прошу.

Своею кровью я истечь сегодня жажду в доле мук,
И, если нет вина, - свой меч омой в крови моей, прошу.

Я был святошей, и никак нельзя мне было пить с тобой,
Теперь я просто весельчак - вина в фиал мне влей, прошу.

Вселенской чашею вина - и тою я не опьянюсь, -
Дай, чтоб напиться допьяна, вина мне похмельней, прошу.

Ущербный месяц светит мне, ущербна вся судьба моя, -
Под стать набравшей сил луне дай мне фиал полней, прошу.

И, если от своих щедрот Хафизу ты вина не дашь,
Дай ему зелья от невзгод - его ты пожалей, прошу.

И наконец касыда Вина, знаменитого египетского поэта Ибн аль-Фарида по прозвищу — «султан аль-ашикин», царь влюблённых.

Прославляя любовь, мы испили вина,
Нам его поднесла молодая Луна.

Мы пьяны им давно. С незапамятных лет
Пьем из кубка Луны заструившийся свет.

И дрожащий огонь разведя синевой,
Месяц ходит меж звезд, как фиал круговой.

О вино, что древнее, чем сам виноград!
Нас зовет его блеск, нас манит аромат!

Только брызги одни может видеть наш глаз,
А напиток сокрыт где-то в сердце у нас.

Уши могут вместить только имя одно,
Но само это имя пьянит, как вино.

Даже взгляд на кувшин, на клеймо и печать
Может тайной живой, как вином, опьянять.

Если б кто-нибудь мертвых вином окропил,
То живыми бы встали они из могил;

А больные, отведавши винной струи,
Позабыли б всю боль, все недуги свои.

И немые о вкусе его говорят,
И доплывший с востока его аромат

Различит даже путник, лишенный чутья,
Занесенный судьбою в иные края.

И уже не заблудится тот никогда,
В чьей ладони фиал, как в потемках звезда.

И глаза у слепого разверзнутся вдруг,
И глухой различит еле льющийся звук,

Если только во тьме перед ним просверкал,
Если тайно блеснул этот полный фиал.

Пусть змеею ужален в пути пилигрим –
До хранилищ вина он дойдет невредим.

И, на лбу бесноватым чертя письмена,
Исцеляют их дух возлияньем вина.

А когда знак вина на знаменах войны, –
Сотни душ – как одна, сотни тысяч пьяны.

О вино, что смягчает неистовый нрав,
Вспышку гнева залив, вспышку зла обуздав!

О вино, что способно весь жизненный путь
Во мгновенье одно, озарив, повернуть –

Влить решимость в умы и величье в сердца,
Вдохновенным и мудрым вдруг сделать глупца!

«В чем природа вина?» – раз спросили меня.
Что же, слушайте все: это свет без огня;

Это взгляд без очей и дыханье без уст;
Полный жизни простор, что таинственно пуст;

То, что было до всех и пребудет всегда;
В нем прозрачность воды, но оно не вода;

Это суть без покрова, что лишь для умов,
Неспособных постичь, надевает покров.

О Создатель всех форм, что, как ветер сквозной,
Сквозь все формы течет, не застыв ни в одной, –

Ты, с кем мой от любви обезумевший дух
Жаждет слиться! Да будет одно вместо двух!

Пращур мой – этот сок, а Адам был потом,
Моя мать – эта гроздь с золотистым листом.

Тело – наш виноградник, а дух в нас – вино,
Породнившее всех, в сотнях тысяч – одно.

Без начала струя, без конца, без потерь, –
Что есть «после», что «до» в бесконечном «теперь»?

Восхваленье само есть награда наград,
И стихи о вине, как вино, нас пьянят.

Кто не пил, пусть глядит, как пьянеет другой,
В предвкушении благ полон вестью благой.

Мне сказали, что пьют только грешники. Нет!
Грешник тот, кто не пьет этот льющийся свет.

И скиталец святой, и безгрешный монах,
Опьянев от него, распростерлись во прах.

Ну, а я охмелел до начала всех дней
И останусь хмельным даже в смерти своей.

Вот вино! Пей его! Если хочешь, смешай
С поцелуем любви, – пусть течет через край!

Пей и пой, не теряя священных минут,
Ведь вино и забота друг друга бегут.

Охмелевший от жизни поймет, что судьба –
Не хозяйка его, а всего лишь раба.

Трезвый вовсе не жил – смысл вселенский протек
Мимо губ у того, кто напиться не мог.

Пусть оплачет себя обнесенный вином –
Он остался без доли на пире земном.

Но, посмотрите, не кажется ли вам несколько странным, что все эти поэты столь свободно пишут о любви, танцах и вине, когда, согласно законам и вековым традициям ислама, алкоголь и развлечения строго запрещены? Ведь даже светские поэты не решались описывать свои похождения с таким наслаждением деталями. Как вы думаете, что это за опьянение и почему так смело описывается в стихах?

Саид отложил ситар и посмотрел на присутствующих.

Шири довольно кивнула подруге, которая радовала ее постоянно своим вечно позитивным мышлением и боевым настроем. Можно было ходить в плохом настроение, быть мрачнее тучи, но вот встретишь Цириллу, и все, мир набирает свои краски и жизнь становится прекраснее. В результате, задумавшись о поистине свыше подаренной ей дружбе, Шири практически прозевала первую часть лекции. Слух уловил лишь общие сведения, но вот вопросов она уже задать не смогла, боясь показаться некультурной. А вот вторая часть ее захватила, заставляя задуматься над только что сказанным и понять вместе с тем и предыдущие слова сифу. Шири в раздумьях поднялась и поклонилась учителю, прося разрешения на ответ.

- Мирани-сяншен, стихи действительно звучат странно, если делать упор лишь на их, так сказать, видимую часть. Я говорю о знаниях, лежащих на поверхности. Первое, что бросается в глаза, это конечно же неимоверное количество слов, посвященных алкоголю. И кажется, что это какой-то призыв, лозунг к винопитию, сродни речам змея-искусителя. Но это лишь поверхностное мнение, а Восток, на мой взгляд, никогда не был поверхностным. Если вспомнить первую часть вашей лекции, то поэзия эта посвящена пути к божественному, постижению величия Бога. - Шири остановилась, задумчиво хмуря брови и пытаясь сформулировать мысль, которая как вода утекала, не желая формироваться. - Теперь посмотрим вглубь таинственных речей уважаемых поэтов, которые врят ли призывали свою народ спиваться и нарушать древние традиции и законы. Иносказательность и скрытый смысл стихотворений ставит все на свои места. По моему это призыв, но призыв в высшему, к великому. Это путь к познанию и озарению. Не каждый, кто прочтет эти слова, поймет их смысл, но это сделает достойный.

Шири еще раз поклонилась, умолкая и опять погружаясь в раздумья. Ей казалось, что она правильно уловила суть сказанного, но правильно ли она оформила свою мысль? Понятно ли донесла ее до окружающих? Опять вспомнился недавний разговор с Яном, когда он буквально клещами вытягивал из нее слова, и не обычный для нее поток открытого сознания, в который она пускала собственного мужа. Только здесь, на Тибете, Шири начала понимать вес слов, их качество и силу. И училась говорить правильно, хотя это и было для нее очень сложно.

Сначала Шэн не совсем поняла, почему все стихи посвящены только одной теме, которая для неё, как воина клана, была под запретом. Представителям её касты алкоголь наливают лишь однажды: на погребальном костре, когда вождь и старейшины выливают вино на землю. Но по мере того, как она вслушивалась в строки стихов, тигрица начинала понимать, что речь идет вовсе не о пьянстве. В том, как поэты говорили о вине и опьянении, Шэн чувствовала очень знакомое понимание стремления к познанию Абсолюта. Это был просто символ, обозначающий рвение человека постичь любовь высшего разума. И при этом, как и при опьянении, не чувствовать себя выше той силы, что дает свободу разуму. Поняв любовь бога, не делать богом себя.

На губах тигрицы появилась легкая улыбка. Она была уверена, что почувствовала смысл стихов. Любовь к Будде и понимание того, что Будда одаряет своей любовью весь мир, заставляло её быть сильнее. Она знала о долге, преданности и верной службе, но это все было не главным чувством, за которым выстраивалось её личное понимание мира и чувство правильности пути. Шэн любила Будду, по-своему, как пламя, что горело в храме в Покхаре. И она чувствовала, что эта её любовь взаимна. Что в тот момент, когда становится невыносимо тяжело что-то ещё понять или принять, да и просто сделать ещё один шаг на пути, эта любовь дарит ей силы. Она интуитивно чувствовала, что за строками суфийских стихов лежит то же самое чувство.

- Мирани-джи, мне кажется, под вином здесь понимается божественная любовь, - сказала тигрица, посмотрев на индийского мастера. – Вино, поднесенное небом и молодой Луной. Чувствуя любовь бога, каким бы именем мы его ни называли, мы получаем возможность расслабиться в чувстве, что все правильно, и нечто свыше воспринимает нас такими, какие мы есть, поддерживая даже тогда, когда мы недостаточно сильны.