Хоть розой назови её, хоть нет

Приглашать девушку на дежурство, когда она, вероятно, ждёт приглашения на свидание — или ровно наоборот, не знает, куда от такого внимания деться и мечтает, чтобы неуютный поклонник куда-нибудь сгинул, — идея, заслуживающая некоторого признания своей неуместности, каким боком её ни разворачивай. Но Эйнару, как назло, ничего более вменяемого в голову упорно не приходит. А времени прошло уже много, уже памятный тёплый рождественский вечер вот-вот растает свечным дымом, и будто и не было его, времени терять больше нельзя.
Поэтому Эйнар с дерзостью, где-то уже переходящей в отчаяние камикадзе, приглашает Эстер высаживать цветы возле вновь строящегося павильона. И находит маленьким чудом то, что вместо решительного отказа Эстер даёт ему своё согласие.

Планы на новый сад у мастеров, должно быть, грандиозные, потому что, когда Эспеланд является за цветами, которые нужно перенести в сад и там пересадить в землю, то обнаруживает, что растений заготовлено великое множество, хватит не то что на один сад — на целое зелёное с разноцветным море. Благо, хоть одолеть за один присест всё не предлагают.
Эйнар начинает с того, что требует подручные инструменты, потому что не голыми же руками им с Эстер землю вскапывать — он сам в случае чего, скорее всего, как-нибудь перебьётся, но вот Эстер это делать точно совершенно незачем. Потом Эйнар относит цветы, на которые ему указывают, туда, где их предстоит высадить в землю, и с этим раскинувшимся у ног цветочным морем ждёт, когда возле павильона появится девушка.
Все бы эти цветы ей подарить, но увы, с казёнными так получится сделать разве что символически, всё равно что звезду с неба дарить — "в руки взять никогда не сможешь, но знай, она твоя".

Ощущение времени странно двоится и сбивает с толку: Эйнар одновременно и не чувствует долгого ожидания, и ждёт уже целую вечность. Минуты и тянутся вязкой смолой, и мчатся вскачь, как ополоумевшие, и Эйнар в итоге абсолютно перестаёт понимать, действительно ли он уже долго стоит, ожидая Эстер, или всё это ему только чудится от нетерпения.
А потом это всё разом перестаёт иметь значение, потому что появляется Эстер, и юноша только и считает её изящные шаги, потому что каждый шаг приближает её к нему, пока расстояние наконец не исчезает почти совсем, пока девушка не оказывается рядом, чуть повзрослевшая с того празднования Рождества, но оттого лишь более притягательная.

— Здравствуй, Эстер, — вежливо склоняет голову Эйнар. Девушка неумышленно подходит к нему справа, со стороны незрячего глаза, оказываясь там, где у норвежца слепой провал, и приходится выворачивать голову и отчасти выворачиваться всем телом, чтобы видеть её — но, Боже, каким же незначительным это сейчас кажется. Эйнару хочется бесцеремонно, по-медвежьи сгрести Эстер в объятия, крепко прижать к груди, наречь навсегда своей — но Эспеланд всё ещё опасается насторожить, а то и напугать девушку слишком бурным проявлением чувств. Эйнар позволяет себе лишь одно осторожное прикосновение к нежной ладони Эстер перед тем, как указать на цветы: — Да, главный на хозяйстве выделил всё это нам. Но если будем не справляться, просто всё лишнее отнесём ему обратно. Можем даже проявить честность и попросить отложить все остатки нам на следующий раз, — если для следующего раза потребуется повод, хотя Эйнар надеется, что у них уже сегодня получится это условие отринуть. — Мы могли бы эти цветы просто разделить и разместить сообразно тому, с какой стороны у павильона какая стихия — или можем попытаться придумать что-то менее очевидное. У тебя есть какие-нибудь дизайнерские пожелания?