Сочельник

Канун Рождества. Италия. Рим. Редкое явление для этого города, очень редкое, но на улице шел снег. Крупные белоснежные хлопья кружились в воздухе, мягкими перьями падая на землю и практически сразу тая на асфальте проезжей части. Они впервые приехали в Рим втроем, они впервые приехали домой на Рождество за много лет, что она жила в Поднебесной. Но сегодня было нечто более важное, что-то, чем она хотела посвятить свободное время перед семейным ужином в первую очередь.

Поправив Дину шапку и шарф, она улыбнулась своим мальчикам, после чего вновь выглянула в окно, не то желая взглянуть на эти белоснежные хлопья снега, не то удостовериться в том, что такси уже подъехало. На улице было довольно тепло, но все трое довольно быстро оказались в машине, которая отвезла их туда, где ни Чин, ни Дин раньше не бывали. В руках итальянки были бордовые розы, без какой-либо упаковки, с шипами – во всей своей красе. Они прошли мимо ряда могил, которые представляли из себя, как и все остальные, небольшие каменные таблички с именами и словами любви. Некоторые из них были украшены цветами, некоторые пустовали. Но одна из них, находившаяся чуть в стороне, выделялась. Даниэла всегда видела ее издалека, для нее она всегда оставалась единственной и особенной. Родной.

Все дорогу от дома она хранила молчание, лишь крепче сжимала в руках розы, пару раз поранившись о шипы, но даже не заметила этого. Чин с Дином, возможно, переговаривались, или же чувствовали, что лучше не нарушать это особенное состояние, и потому молчали. Дани не знала. Сегодня, в сочельник, она хотела наконец-то познакомить их с мамой, потому что она ей обещала, когда была тут в последний раз, потому что так хотело ее сердце. Подойдя к одинокой могиле, которая была щедро украшена свежими цветами, а в небольшом фонаре горела свеча, несмотря на запорошивший траву снег, Даниэла опустилась перед ней на колени и молчала какое-то время, с улыбкой глядя на фотографию мамы, что стояла в рамке, а также их семейную фотографию, что была рядом, где она была еще пятнадцатилетней девчонкой.

- Здравствуй, мама, - улыбнулась девушка, а по щеке сбежала одинокая слеза. –Я очень скучала…

На улице шел снег, казавшийся Чину чем-то невероятным. Он смотрел в окно такси, пожалуй, с не меньшим любопытством, чем Дин, устроившийся на его коленях. В Лхасе снег лежит на вершинах, но очень редко идет вот так вот, особенно долго и крупными хлопьями, скрывающими всю землю. В этом было что-то странное и волшебное.

Предчувствие Рождества в Риме чем-то напоминало новогодние приготовления, только образы и украшения были другими. А ещё вокруг звучала речь на чужом языке, из которого Чин с трудом улавливал отдельные фразы, при этом его же собственный сын понимал намного больше.

За окнами показалось кладбище, мало похожее на китайские. Здесь надгробные плиты располагались довольно редко, а надписи на них были Чину непонятны, как и многие из символов, изображенных на камне. Он взял Дина на руки и пошел следом за Дани к плите, стоявшей чуть в стороне от других. Он никогда раньше не был на могиле её матери, поэтому сейчас понимал, что происходит что-то очень важное, будто в их отношениях появилась новая грань доверия.

Чин остановился чуть в стороне и отпустил ребенка, взяв его за руку, чтобы тот не отвлекал Дани. Он задумчиво смотрел на то, как его жена стоит на коленях перед могильной плитой и что-то говорит своей матери. Он не слышал или не понимал слов, но знал, что пока этот разговор его не касается.

Вокруг все было таким странным. Что-то белое падало с неба, оно было холодным и невкусным, а мама с папой ругались, когда Дин пытался попробовать снег на вкус. Xue или neve. Он пока не понимал, как будет правильно. Мама понимала и так, итак, а папа говорил, что xue. Дин фыркнул, когда мама поправила на нем шапку, которая немного кололась, из-за чего хотелось капризничать. А потом машина остановилась, и они куда-то пошли. Вернее, пошли мама с папой, а Дина понесли на руках, что ему очень не понравилось – он уже большой и самостоятельный, может идти сам. А по снегу это ещё и интересно.

Место вокруг было каким-то странным и тихим. Дин и сам притих, потянувшись к выбившейся из прически папы пряди волос, чтобы заставить того обернуться. Он так смешно злился, когда удавалось поймать его за волосы, что Дин никогда не упускал возможности над ним подшутить. А потом папа остановился, а мама пошла куда-то вперед к серой плите. Она встала на колени. А ему не разрешали валяться в снегу, говорили, что простудится! Дин издал вопль праведного возмущения, показывая на маму пальцем, но затем замолчал, оказавшись на снегу. Что-то подсказывало, что сейчас нужно замолчать. Дин с силой вцепился в руку отца и стал серьезно-серьезно смотреть на маму, дожидаясь, что же произойдет дальше.

Девушка улыбалась, глядя на мамину фотографию. Такая радостная, такая беззаботная и такая счастливая. Кто бы мог подумать, что все так обернется, когда она всего лишь поедет за покупками ко дню рождения своей дочери. Возможно, в этом и заключается Судьба, ведь без того, что произошло почти четырнадцать лет назад, Даниэла не стала бы такой, какой стала, возможно, не отправилась бы в Поднебесную в поисках себя и своего пути, возможно, не встретила бы Чина, не влюбилась бы в ней по-настоящему, не вышла бы замуж и не родила сына. Она снова одна девчонка в семье, среди мальчишек. Но это стало такой же важной и неотъемлемой частью ее жизни, как и родители, как братья и их семьи, как Линь Ян Шо с его обитателями… как сама жизнь. Раздался недовольный вопль Дина, а Дани лишь улыбнулась.

- Я знаю, что давно тебя не навещала. Слишком давно, но сегодня я бы очень хотела тебя познакомить с Чином, моим мужем, и Дином, нашем с ним сыном. Они у меня замечательные, но, как и все мальчишки, немного капризные. Но нам ли с тобой этого не знать, верно? – она снова улыбнулась фотографии матери, после чего повернулась к мужу, жестом подозвав их с Дином поближе. – Мамочка, это мой Чин, о котором я тебе рассказывала, а это – Дин, твой внук. – Дани снова улыбнулась, не чувствуя, как легкий мороз сковывает нежную кожу, на которой остался след от слезинки, теперь она заговорила уже на китайском. – Чин, Дин, я хочу познакомить вас с моей мамой Алессандрой. Это твоя бабушка, Дин. Вот она – на фотографии. Поздоровайся с ней, будь хорошим мальчиком.

Дани снова улыбнулась, но в глазах стояли слезы. Как бы ей хотелось, чтобы их знакомство можно было перенести домой, где можно было бы обнять маму, рассказать ей о том, как она по ней соскучилась, как ее не хватало все эти годы. Но она понимала и давно уже смерилась с тем, что это невозможно. Слишком много времени прошло. Слишком много, но она все также тоскует по ее улыбке, по ее ласковым словам и нежным объятиям. Она навсегда останется для нее образцом для подражания, она всегда будет стараться быть похожей на нее не только внешне, как это было с самого рождения, но и внутренне: она всегда будет любящей и заботливой женой и матерью для своих мальчишек.

- Тише, и не показывай пальцем, это неприлично, - тихо, но строго сказал Чин, посмотрев на сына.

Дани говорила на итальянском, и Чин даже скорее почувствовал, чем увидел слезы на её лице. Она любила свою мать и очень по ней скучала, даже за те годы, что прошли с того злополучного Дня Рожденья, боль не стала меньше, она по-прежнему тяжело переживала потерю матери, и боль, что осталась в её душе, не могла пройти ни от встреч с семьей, ни от поездок в Рим.

Чин подвел Дина к могильной плите, когда Дани их позвала. Он посмотрел на фотографию, и почувствовал неприятный холодок из-за того, что вновь заметил, как сильно его жена похожа на свою мать. Пусть у той не было в лице китайских черт, в профиле, в глазах, даже в том, как лежали волосы, Алессандра очень напоминала свою дочь.

Чин не знал, как правильно реагировать на это представление. Он поклонился надгробью, затем крепче взял сына за руку и обнял Дани за плечи, присев возле неё. Она плакала, и из-за этого щеки ещё сильнее раскраснелись от мороза. Не хотелось, чтобы сейчас это заметил Дин, который может смутиться, увидев слезы своей мамы. Дети должны всегда считать, что их родители самые сильные и самые умные. Это с возрастом Дин станет защитником для своей матери, а пока он ещё слишком мало понимает.

Дин нахмурил брови, когда отец сделал ему замечание. Он и сам знает, но пальцем показать проще, чем ладонью. А потом мама их позвала, и стало совсем непонятно. Почему камень с фотографией – это бабушка? Ребенок удивленно посмотрел на родителей, но понял, что происходит что-то очень важное. Подражая папе, он с очень серьезным видом опустился на колени перед камнем, заметив, что снег холодный, мокрый и пушистый, и даже украдкой потрогав его той рукой, за которую не держал отец. На камне лежали красные цветы, Дин уже знал, что они колючие. Он нахмурился с важным видом, по-взрослому посмотрев на фотографию тети на плите. Она была красивая, потому что похожа на маму.

- Привет, - сказал Дин фотографии, затем робко обернулся на родителей. Он задумался, и вновь обратился к камню. – Ciao или nin hao? Ciao, - определился ребенок, решив, что тут больше людей говорят на их с мамой языке, а не на их с мамой и папой. – Меня Дин зовут. Ты – Алессандра? – с трудом выговорил он сложное имя.

Камень молчал, но Дину казалось, что бабушка его слышит. Она где-то не здесь, может, уехала далеко-далеко, но слышит и сейчас с ними познакомилась. И даже папу увидела. Ребенок улыбнулся, затем обернулся на родителей, потому что ему было интересно, как долго нужно так сидеть.

Такие моменты остаются в сердце на всю жизнь, откладывают свой отпечаток на всю оставшуюся жизнь. И Даниэла была рада тому, что несмотря на всю боль потери, что чувствовала до сих пор, спустя столько лет, и Чин, и Дин стали частью ее маленького мира, в который раньше она не допускала никого, даже отца. Частью того мира, в который так неожиданно, но так вовремя пробрался Чин, ее ласковый и заботливый тигр.

- Бабушки с нами больше нет, Дин, - сочла нужным пояснить она сыну, но говорила на китайском, чтобы не обижать мужа, зная, что мама, там, на небесах, поймет ее даже не потому что она знала китайский, а потому что она почувствует это. Редкие слезы стекали по ее щекам, но она изо всех сил старалась их сдерживать, понимая, что сыну лучше не видеть как она плачет. – Она смотрит на нас с неба и улыбается, потому что очень любит.

Дани прижалась к мужу, чувствуя его поддержку. Его присутствие рядом словно давало ей силы идти дальше, оставляя невзгоды в прошлом, он будто учил ее жить по-новому, всякий раз помогая переступить через боль и идти дальше, улыбаясь теплу воспоминаний, что были для нее дороже любых сокровищ.

- С Рождеством, мамочка, - улыбнулась она, посылая воздушный поцелуй ее фотографии, после чего подняла взгляд в небо, подставляя его мягким снежинкам и улыбаясь, - я люблю тебя.

Даниэла поправила цветы, после чего поднялась с места, мысленно пообещав и себе, и матери, что обязательно зайдет к ней на днях, одна, чтобы они могли посекретничать, как и раньше. Сейчас же, в Сочельник, надо радоваться наступающему волшебству, по-настоящему сказочному волшебству.

- Пойдемте, я хочу показать вам Ватикан, - Дани протянула руку сыну, а второй аккуратно смахнула со щек слезы, следы от которых заставляли кожу немного пощипывать.

Чин чуть крепче сжал рукой плечо Дани, стараясь её успокоить. Он невольно усмехнулся, когда Дин пытался понять, на каком языке нужно разговаривать с бабушкой. В Китае считалось, что за могилами могут ухаживать только мужчины, поэтому так важно было, чтобы в семье был сын. В Италии к этому относились иначе. Чину казалось, что они с Дином тут почти гости, и все знает только Дани.

Сейчас, когда с неба падал снег, ученик ирбиса и сам был готов поверить в то, что мама его жены находится на небе, их видит, слышит и желает им счастья. Интересно, как она бы отнеслась к тому, что её дочь уехала из Рима и вышла замуж за ханьца? А потом ещё и осталась в монастыре на Тибете? Почему-то казалось, что хорошо. Как минимум потому, что ей бы обязательно понравился Дин.

- Пойдем, - согласился Чин, улыбнувшись. – Дин, ты знаешь, что такое Ватикан? – спросил он, отряхнув с коленей сына налипший снег. – Мама вон точно знает.

Он взял ребенка за вторую руку и мельком заметил, как Дани вытирает слезы. Он знал, что ей нужно было их сюда отвести, был благодарен жене за это доверие. Это был какой-то очень маленький её личный мир, к которому она их допустила. Пусть Чин многое не понимал в европейских традициях, он знал, что произошло нечто очень важное.

Дин немного испуганно посмотрел на маму, когда услышал о том, что бабушки больше нет. Как это нет, когда они сейчас с ней разговаривали? На небе же есть! Просто она уехала далеко-далеко, но она все равно их видит и слышит. И пусть Дин никогда в жизни её не видел, он был уверен, что хорошо её знает. Ему показалось, что он видел её когда-то во сне. Или сейчас вспомнил что-то, похожее на сон.

- А я знаю, - уверенно заявил ребенок, хватая за руки и маму, и папу. – Там такая комната. Большая. С желтыми стенами. Ну, блестящими желтыми. И белыми.

Он начал рассказывать о тех картинках, которые видел, и охотно верил, что все это находится на небе, там, где бабушка. И чем больше он говорил, тем сильнее верил в то, что где-то это все уже видел.

- У неё такое платье. Роса… гон… красное, - Дин начинал путать слова двух языков, когда пытался много говорить. - А в волосах… эта…, - ребенок нахмурился и задумался, запутавшись в том, что начал рассказывать. – А Ватикан – что такое? – Дин мгновенно отвлекся, услышав вопрос отца.

И, все-таки, это довольно приятное чувство. Несмотря на то, что ее маленький мир был довольно чужим для Чина и Дина, как ей казалось раньше, сейчас она не чувствовала этого. Все было так, как должно было быть. Они были рядом, и она была счастлива. И теперь хотела отблагодарить их, показав настоящую Рождественскую сказку.

- Ватикан – это маленькое государство в Риме, - пояснила она сыну, пока они обратно к такси, которое терпеливо ждало их возвращения. – Там очень красиво. И можно будет поиграть в игру. На площади есть специальные небольшие отметки-кружочки, некоторые из них расположены так, что все колонны оказываются спрятанными за одной.

Они сели в такси и Дани, назвав нужный адрес, принялась рассказывать Дину и Чину о том, насколько Рождество и новый год в Италии отличаются от общепринятого европейского. Тут не бывает Санта-Клаусов, не бывает моря праздничных огней и невероятных украшений домов, аккуратные гирлянды, украшающие дома. На улицах то там, то тут можно встретить пастухов-волынщиков, пиферай, которые приезжают со всей Италии в Рим, чтобы встретить Рождество в церкви Аракоели. Их всегда легко отличить в толпе горожан и гостей города по одежде: меховые гамаши, короткие большие штаны, куртки из овечьей кожи, вельветовые пиджаки и кепки с козырьком. Они играют на волынке, как и раньше, но не за еду и ночлег, а просто ради развлечения. А в воздухе витает аромат жареных каштанов – незаменимый атрибут этого праздника.

- На площади Святого Петра сейчас, наверное, много народу, но, думаю, вам понравится. Кстати, Дин, а ты знаешь, что подарки получать тут принято только шестого января? – хитро улыбнулась итальянка, вспомнив о древней традиции. Конечно, некоторые североевропейские традиции перебрались и сюда, в том числе и подарки под ёлкой утром 25 декабря, но почему бы не побаловаться и не попугать малыша Дина, что он вдруг может остаться без обещанных подарков?

Чин ничего не понял из того, что сказал ребенок. Мало того, что говорил он много и невпопад, так ещё и путал китайские и итальянские слова, из-за чего весь его сбивчивый монолог был понятен примерно как сутра Лотоса на санскрите. Дани на эти слова никак не отреагировала, значит, ничего особого ребенок не сказал. Чин предпочитал доверять жене в тех моментах, когда не понимал, о чем говорит его собственный сын.

Ему и самому было интересно послушать про Ватикан, о котором Чин знал лишь то, что это некая христианская столица. Что-то вроде той же Лхасы для буддистов Алмазной Колесницы или Лумбини для буддистов вообще. Дани была католичкой, пусть и не очень религиозной, и порой это было заметно в её подходе к жизни. Он с интересом слушал об Итальянском Рождестве, но плохо понимал, чем оно отличается от этого же праздника в других странах Европы. Чину вообще казалось, что он находится на другой планете, а не в другой стране, так сильно лаоваи отличались и от китайцев, и от тибетцев. Они вели себя странно, и в естественной для себя среде отличались от тех европейцев, что приезжали в Линь Ян Шо. Например, на улицах Рима считалось нормальным, когда парочки открыто обжимаются на лавочках в парке, но зато если кто-то ел на улице, на него косились прохожие. Здесь считалось неприличным плеваться на улице, но почему-то европейцы считали нормальным и гигиеничным высморкаться в платок, который после этого нужно убрать в карман. В общем, странные они.

Чин старался запомнить как можно больше из рассказов Дани, потому что Дин потом будет задавать вопросы не только матери, но и ему, и как-то не хотелось честно признаваться в том, что что-то не знаешь. Но от такого обилия новых впечатлений голова просто шла кругом.

Дин надулся, поняв, что никто не стал слушать его рассказ. А он видел! Он был уверен, что женщина в красном платье – это бабушка. Но мама уже начала рассказывать про Ватикан и праздники, папа молчал, а за окном машины падал белый снег. Этот снег похож на мороженое, но невкусный. Зато такой же холодный.

Дин забрался на колени к отцу, чтобы подобраться ближе к окну машины, затем уткнулся в стекло носом и лбом, а также уперся в него обеими ладонями. Он начал бормотать что-то свое, без особого желания быть понятым, потому что в данный момент ребенка интересовало другое – от его дыхания стекло запотевало, потом по нему можно было провести, например, носом, и оставалась прозрачная полоска, за которой снова все было видно.

За окном машины все было белым-белым. Иногда казалось, что это не снег, а, например, сахарная пудра, которой посыпали деревья, дома и дороги. Мама сказала что-то про подарки, но Дин это плохо понял – он ещё путался в датах и месяцах. Сейчас, когда его каждый день спрашивали все, кому не лень, какой сейчас месяц, он уже запомнил, что ri или dicembre. Причем для папы правильным был ri, для мамы и дедушки и тот, и другой, а для незнакомых людей вокруг, которые норовили познакомиться с ним, именно dicembre, потому что в нем Natale или для папы Shèngdàn jié.

Итальянка продолжала рассказывать про всякие мелочи, свойственные Италии, в том числе рассказала и о том, что практически в каждой церкви с восьмого декабря до шестого января выставляются резные фигуры младенца Иисуса, Мадонны и волхвов в специальных яслях - пресейпи. Очень красивое и запоминающееся зрелище. Но тут она обратила внимание на то, что Дин какой-то слишком молчаливый. И одного взгляда хватило, чтобы заметить его недовольство, даже несмотря на то, что он был увлечен рисованием на запотевшем окне.

- Милый, что случилось? – Дани вопросительно взглянула на мужа, может он знал в чем дело. Она была уверена, что ее слова по поводу подарков будут восприняты праведным возмущением со стороны сына, но никак не такой, то есть никакой, реакцией. Кажется, окно и множество вывесок за ним с пожеланиями Буон Натале, то есть счастливого Рождества, его больше привлекали, нежели родители и рассказ о подарках. – Тебе не хочется никуда ехать, или я тебя обидела чем-то?

Итальянка действительно не понимала что случилось. Да, возможно, она говорила довольно скучные вещи, но старалась рассказывать простыми словами, чтобы было интереснее и проще воспринимать все. Или это на него так подействовало то, что они были на кладбище?

- Дин, ты расстроился из-за бабушки?

- Прекрати, - сказал Чин, оттаскивая ребенка от окна. – Оно же грязное, - он коснулся пальцем кончика носа Дина и улыбнулся. – Тебя там снег так заинтересовал?

Тут Дани задала вопрос, услышав который, Чин искренне рассмеялся. Он не знал, из-за чего так надулся ребенок, мог лишь догадываться, что тот устал, но зато хочет играть в снегу, а не сидеть в машине.

- Я думаю, он просто считает, что должен быть чем-то похож на тебя, - сказал ученик ирбиса, борясь со смехом. – Сейчас надуется ещё сильнее и скажет «нет, все в порядке».

Затем все же проснулся здравый смысл, подсказавший, что лишний раз на Дани лучше не нарываться, поэтому, не дожидаясь гневной реакции, Чин обнял жену за талию и коснулся губами её волос.

- Прости, правда похоже, - сказал он на ухо жене, затем улыбнулся одной из своих самых невинных улыбок, которые умиляли девушек, а сифу Бо позволяли утвердиться в мнении о том, что настоятелю не повезло с учеником-идиотом.