Сочельник

Канун Рождества. Италия. Рим. Редкое явление для этого города, очень редкое, но на улице шел снег. Крупные белоснежные хлопья кружились в воздухе, мягкими перьями падая на землю и практически сразу тая на асфальте проезжей части. Они впервые приехали в Рим втроем, они впервые приехали домой на Рождество за много лет, что она жила в Поднебесной. Но сегодня было нечто более важное, что-то, чем она хотела посвятить свободное время перед семейным ужином в первую очередь.

Поправив Дину шапку и шарф, она улыбнулась своим мальчикам, после чего вновь выглянула в окно, не то желая взглянуть на эти белоснежные хлопья снега, не то удостовериться в том, что такси уже подъехало. На улице было довольно тепло, но все трое довольно быстро оказались в машине, которая отвезла их туда, где ни Чин, ни Дин раньше не бывали. В руках итальянки были бордовые розы, без какой-либо упаковки, с шипами – во всей своей красе. Они прошли мимо ряда могил, которые представляли из себя, как и все остальные, небольшие каменные таблички с именами и словами любви. Некоторые из них были украшены цветами, некоторые пустовали. Но одна из них, находившаяся чуть в стороне, выделялась. Даниэла всегда видела ее издалека, для нее она всегда оставалась единственной и особенной. Родной.

Все дорогу от дома она хранила молчание, лишь крепче сжимала в руках розы, пару раз поранившись о шипы, но даже не заметила этого. Чин с Дином, возможно, переговаривались, или же чувствовали, что лучше не нарушать это особенное состояние, и потому молчали. Дани не знала. Сегодня, в сочельник, она хотела наконец-то познакомить их с мамой, потому что она ей обещала, когда была тут в последний раз, потому что так хотело ее сердце. Подойдя к одинокой могиле, которая была щедро украшена свежими цветами, а в небольшом фонаре горела свеча, несмотря на запорошивший траву снег, Даниэла опустилась перед ней на колени и молчала какое-то время, с улыбкой глядя на фотографию мамы, что стояла в рамке, а также их семейную фотографию, что была рядом, где она была еще пятнадцатилетней девчонкой.

- Здравствуй, мама, - улыбнулась девушка, а по щеке сбежала одинокая слеза. –Я очень скучала…

На улице шел снег, казавшийся Чину чем-то невероятным. Он смотрел в окно такси, пожалуй, с не меньшим любопытством, чем Дин, устроившийся на его коленях. В Лхасе снег лежит на вершинах, но очень редко идет вот так вот, особенно долго и крупными хлопьями, скрывающими всю землю. В этом было что-то странное и волшебное.

Предчувствие Рождества в Риме чем-то напоминало новогодние приготовления, только образы и украшения были другими. А ещё вокруг звучала речь на чужом языке, из которого Чин с трудом улавливал отдельные фразы, при этом его же собственный сын понимал намного больше.

За окнами показалось кладбище, мало похожее на китайские. Здесь надгробные плиты располагались довольно редко, а надписи на них были Чину непонятны, как и многие из символов, изображенных на камне. Он взял Дина на руки и пошел следом за Дани к плите, стоявшей чуть в стороне от других. Он никогда раньше не был на могиле её матери, поэтому сейчас понимал, что происходит что-то очень важное, будто в их отношениях появилась новая грань доверия.

Чин остановился чуть в стороне и отпустил ребенка, взяв его за руку, чтобы тот не отвлекал Дани. Он задумчиво смотрел на то, как его жена стоит на коленях перед могильной плитой и что-то говорит своей матери. Он не слышал или не понимал слов, но знал, что пока этот разговор его не касается.

Вокруг все было таким странным. Что-то белое падало с неба, оно было холодным и невкусным, а мама с папой ругались, когда Дин пытался попробовать снег на вкус. Xue или neve. Он пока не понимал, как будет правильно. Мама понимала и так, итак, а папа говорил, что xue. Дин фыркнул, когда мама поправила на нем шапку, которая немного кололась, из-за чего хотелось капризничать. А потом машина остановилась, и они куда-то пошли. Вернее, пошли мама с папой, а Дина понесли на руках, что ему очень не понравилось – он уже большой и самостоятельный, может идти сам. А по снегу это ещё и интересно.

Место вокруг было каким-то странным и тихим. Дин и сам притих, потянувшись к выбившейся из прически папы пряди волос, чтобы заставить того обернуться. Он так смешно злился, когда удавалось поймать его за волосы, что Дин никогда не упускал возможности над ним подшутить. А потом папа остановился, а мама пошла куда-то вперед к серой плите. Она встала на колени. А ему не разрешали валяться в снегу, говорили, что простудится! Дин издал вопль праведного возмущения, показывая на маму пальцем, но затем замолчал, оказавшись на снегу. Что-то подсказывало, что сейчас нужно замолчать. Дин с силой вцепился в руку отца и стал серьезно-серьезно смотреть на маму, дожидаясь, что же произойдет дальше.

Девушка улыбалась, глядя на мамину фотографию. Такая радостная, такая беззаботная и такая счастливая. Кто бы мог подумать, что все так обернется, когда она всего лишь поедет за покупками ко дню рождения своей дочери. Возможно, в этом и заключается Судьба, ведь без того, что произошло почти четырнадцать лет назад, Даниэла не стала бы такой, какой стала, возможно, не отправилась бы в Поднебесную в поисках себя и своего пути, возможно, не встретила бы Чина, не влюбилась бы в ней по-настоящему, не вышла бы замуж и не родила сына. Она снова одна девчонка в семье, среди мальчишек. Но это стало такой же важной и неотъемлемой частью ее жизни, как и родители, как братья и их семьи, как Линь Ян Шо с его обитателями… как сама жизнь. Раздался недовольный вопль Дина, а Дани лишь улыбнулась.

- Я знаю, что давно тебя не навещала. Слишком давно, но сегодня я бы очень хотела тебя познакомить с Чином, моим мужем, и Дином, нашем с ним сыном. Они у меня замечательные, но, как и все мальчишки, немного капризные. Но нам ли с тобой этого не знать, верно? – она снова улыбнулась фотографии матери, после чего повернулась к мужу, жестом подозвав их с Дином поближе. – Мамочка, это мой Чин, о котором я тебе рассказывала, а это – Дин, твой внук. – Дани снова улыбнулась, не чувствуя, как легкий мороз сковывает нежную кожу, на которой остался след от слезинки, теперь она заговорила уже на китайском. – Чин, Дин, я хочу познакомить вас с моей мамой Алессандрой. Это твоя бабушка, Дин. Вот она – на фотографии. Поздоровайся с ней, будь хорошим мальчиком.

Дани снова улыбнулась, но в глазах стояли слезы. Как бы ей хотелось, чтобы их знакомство можно было перенести домой, где можно было бы обнять маму, рассказать ей о том, как она по ней соскучилась, как ее не хватало все эти годы. Но она понимала и давно уже смерилась с тем, что это невозможно. Слишком много времени прошло. Слишком много, но она все также тоскует по ее улыбке, по ее ласковым словам и нежным объятиям. Она навсегда останется для нее образцом для подражания, она всегда будет стараться быть похожей на нее не только внешне, как это было с самого рождения, но и внутренне: она всегда будет любящей и заботливой женой и матерью для своих мальчишек.

- Тише, и не показывай пальцем, это неприлично, - тихо, но строго сказал Чин, посмотрев на сына.

Дани говорила на итальянском, и Чин даже скорее почувствовал, чем увидел слезы на её лице. Она любила свою мать и очень по ней скучала, даже за те годы, что прошли с того злополучного Дня Рожденья, боль не стала меньше, она по-прежнему тяжело переживала потерю матери, и боль, что осталась в её душе, не могла пройти ни от встреч с семьей, ни от поездок в Рим.

Чин подвел Дина к могильной плите, когда Дани их позвала. Он посмотрел на фотографию, и почувствовал неприятный холодок из-за того, что вновь заметил, как сильно его жена похожа на свою мать. Пусть у той не было в лице китайских черт, в профиле, в глазах, даже в том, как лежали волосы, Алессандра очень напоминала свою дочь.

Чин не знал, как правильно реагировать на это представление. Он поклонился надгробью, затем крепче взял сына за руку и обнял Дани за плечи, присев возле неё. Она плакала, и из-за этого щеки ещё сильнее раскраснелись от мороза. Не хотелось, чтобы сейчас это заметил Дин, который может смутиться, увидев слезы своей мамы. Дети должны всегда считать, что их родители самые сильные и самые умные. Это с возрастом Дин станет защитником для своей матери, а пока он ещё слишком мало понимает.

Дин нахмурил брови, когда отец сделал ему замечание. Он и сам знает, но пальцем показать проще, чем ладонью. А потом мама их позвала, и стало совсем непонятно. Почему камень с фотографией – это бабушка? Ребенок удивленно посмотрел на родителей, но понял, что происходит что-то очень важное. Подражая папе, он с очень серьезным видом опустился на колени перед камнем, заметив, что снег холодный, мокрый и пушистый, и даже украдкой потрогав его той рукой, за которую не держал отец. На камне лежали красные цветы, Дин уже знал, что они колючие. Он нахмурился с важным видом, по-взрослому посмотрев на фотографию тети на плите. Она была красивая, потому что похожа на маму.

- Привет, - сказал Дин фотографии, затем робко обернулся на родителей. Он задумался, и вновь обратился к камню. – Ciao или nin hao? Ciao, - определился ребенок, решив, что тут больше людей говорят на их с мамой языке, а не на их с мамой и папой. – Меня Дин зовут. Ты – Алессандра? – с трудом выговорил он сложное имя.

Камень молчал, но Дину казалось, что бабушка его слышит. Она где-то не здесь, может, уехала далеко-далеко, но слышит и сейчас с ними познакомилась. И даже папу увидела. Ребенок улыбнулся, затем обернулся на родителей, потому что ему было интересно, как долго нужно так сидеть.

Такие моменты остаются в сердце на всю жизнь, откладывают свой отпечаток на всю оставшуюся жизнь. И Даниэла была рада тому, что несмотря на всю боль потери, что чувствовала до сих пор, спустя столько лет, и Чин, и Дин стали частью ее маленького мира, в который раньше она не допускала никого, даже отца. Частью того мира, в который так неожиданно, но так вовремя пробрался Чин, ее ласковый и заботливый тигр.

- Бабушки с нами больше нет, Дин, - сочла нужным пояснить она сыну, но говорила на китайском, чтобы не обижать мужа, зная, что мама, там, на небесах, поймет ее даже не потому что она знала китайский, а потому что она почувствует это. Редкие слезы стекали по ее щекам, но она изо всех сил старалась их сдерживать, понимая, что сыну лучше не видеть как она плачет. – Она смотрит на нас с неба и улыбается, потому что очень любит.

Дани прижалась к мужу, чувствуя его поддержку. Его присутствие рядом словно давало ей силы идти дальше, оставляя невзгоды в прошлом, он будто учил ее жить по-новому, всякий раз помогая переступить через боль и идти дальше, улыбаясь теплу воспоминаний, что были для нее дороже любых сокровищ.

- С Рождеством, мамочка, - улыбнулась она, посылая воздушный поцелуй ее фотографии, после чего подняла взгляд в небо, подставляя его мягким снежинкам и улыбаясь, - я люблю тебя.

Даниэла поправила цветы, после чего поднялась с места, мысленно пообещав и себе, и матери, что обязательно зайдет к ней на днях, одна, чтобы они могли посекретничать, как и раньше. Сейчас же, в Сочельник, надо радоваться наступающему волшебству, по-настоящему сказочному волшебству.

- Пойдемте, я хочу показать вам Ватикан, - Дани протянула руку сыну, а второй аккуратно смахнула со щек слезы, следы от которых заставляли кожу немного пощипывать.

Дин немного испуганно посмотрел на маму, когда услышал о том, что бабушки больше нет. Как это нет, когда они сейчас с ней разговаривали? На небе же есть! Просто она уехала далеко-далеко, но она все равно их видит и слышит. И пусть Дин никогда в жизни её не видел, он был уверен, что хорошо её знает. Ему показалось, что он видел её когда-то во сне. Или сейчас вспомнил что-то, похожее на сон.

- А я знаю, - уверенно заявил ребенок, хватая за руки и маму, и папу. – Там такая комната. Большая. С желтыми стенами. Ну, блестящими желтыми. И белыми.

Он начал рассказывать о тех картинках, которые видел, и охотно верил, что все это находится на небе, там, где бабушка. И чем больше он говорил, тем сильнее верил в то, что где-то это все уже видел.

- У неё такое платье. Роса… гон… красное, - Дин начинал путать слова двух языков, когда пытался много говорить. - А в волосах… эта…, - ребенок нахмурился и задумался, запутавшись в том, что начал рассказывать. – А Ватикан – что такое? – Дин мгновенно отвлекся, услышав вопрос отца.

И, все-таки, это довольно приятное чувство. Несмотря на то, что ее маленький мир был довольно чужим для Чина и Дина, как ей казалось раньше, сейчас она не чувствовала этого. Все было так, как должно было быть. Они были рядом, и она была счастлива. И теперь хотела отблагодарить их, показав настоящую Рождественскую сказку.

- Ватикан – это маленькое государство в Риме, - пояснила она сыну, пока они обратно к такси, которое терпеливо ждало их возвращения. – Там очень красиво. И можно будет поиграть в игру. На площади есть специальные небольшие отметки-кружочки, некоторые из них расположены так, что все колонны оказываются спрятанными за одной.

Они сели в такси и Дани, назвав нужный адрес, принялась рассказывать Дину и Чину о том, насколько Рождество и новый год в Италии отличаются от общепринятого европейского. Тут не бывает Санта-Клаусов, не бывает моря праздничных огней и невероятных украшений домов, аккуратные гирлянды, украшающие дома. На улицах то там, то тут можно встретить пастухов-волынщиков, пиферай, которые приезжают со всей Италии в Рим, чтобы встретить Рождество в церкви Аракоели. Их всегда легко отличить в толпе горожан и гостей города по одежде: меховые гамаши, короткие большие штаны, куртки из овечьей кожи, вельветовые пиджаки и кепки с козырьком. Они играют на волынке, как и раньше, но не за еду и ночлег, а просто ради развлечения. А в воздухе витает аромат жареных каштанов – незаменимый атрибут этого праздника.

- На площади Святого Петра сейчас, наверное, много народу, но, думаю, вам понравится. Кстати, Дин, а ты знаешь, что подарки получать тут принято только шестого января? – хитро улыбнулась итальянка, вспомнив о древней традиции. Конечно, некоторые североевропейские традиции перебрались и сюда, в том числе и подарки под ёлкой утром 25 декабря, но почему бы не побаловаться и не попугать малыша Дина, что он вдруг может остаться без обещанных подарков?

Чин ничего не понял из того, что сказал ребенок. Мало того, что говорил он много и невпопад, так ещё и путал китайские и итальянские слова, из-за чего весь его сбивчивый монолог был понятен примерно как сутра Лотоса на санскрите. Дани на эти слова никак не отреагировала, значит, ничего особого ребенок не сказал. Чин предпочитал доверять жене в тех моментах, когда не понимал, о чем говорит его собственный сын.

Ему и самому было интересно послушать про Ватикан, о котором Чин знал лишь то, что это некая христианская столица. Что-то вроде той же Лхасы для буддистов Алмазной Колесницы или Лумбини для буддистов вообще. Дани была католичкой, пусть и не очень религиозной, и порой это было заметно в её подходе к жизни. Он с интересом слушал об Итальянском Рождестве, но плохо понимал, чем оно отличается от этого же праздника в других странах Европы. Чину вообще казалось, что он находится на другой планете, а не в другой стране, так сильно лаоваи отличались и от китайцев, и от тибетцев. Они вели себя странно, и в естественной для себя среде отличались от тех европейцев, что приезжали в Линь Ян Шо. Например, на улицах Рима считалось нормальным, когда парочки открыто обжимаются на лавочках в парке, но зато если кто-то ел на улице, на него косились прохожие. Здесь считалось неприличным плеваться на улице, но почему-то европейцы считали нормальным и гигиеничным высморкаться в платок, который после этого нужно убрать в карман. В общем, странные они.

Чин старался запомнить как можно больше из рассказов Дани, потому что Дин потом будет задавать вопросы не только матери, но и ему, и как-то не хотелось честно признаваться в том, что что-то не знаешь. Но от такого обилия новых впечатлений голова просто шла кругом.

Дин надулся, поняв, что никто не стал слушать его рассказ. А он видел! Он был уверен, что женщина в красном платье – это бабушка. Но мама уже начала рассказывать про Ватикан и праздники, папа молчал, а за окном машины падал белый снег. Этот снег похож на мороженое, но невкусный. Зато такой же холодный.

Дин забрался на колени к отцу, чтобы подобраться ближе к окну машины, затем уткнулся в стекло носом и лбом, а также уперся в него обеими ладонями. Он начал бормотать что-то свое, без особого желания быть понятым, потому что в данный момент ребенка интересовало другое – от его дыхания стекло запотевало, потом по нему можно было провести, например, носом, и оставалась прозрачная полоска, за которой снова все было видно.

За окном машины все было белым-белым. Иногда казалось, что это не снег, а, например, сахарная пудра, которой посыпали деревья, дома и дороги. Мама сказала что-то про подарки, но Дин это плохо понял – он ещё путался в датах и месяцах. Сейчас, когда его каждый день спрашивали все, кому не лень, какой сейчас месяц, он уже запомнил, что ri или dicembre. Причем для папы правильным был ri, для мамы и дедушки и тот, и другой, а для незнакомых людей вокруг, которые норовили познакомиться с ним, именно dicembre, потому что в нем Natale или для папы Shèngdàn jié.

Итальянка продолжала рассказывать про всякие мелочи, свойственные Италии, в том числе рассказала и о том, что практически в каждой церкви с восьмого декабря до шестого января выставляются резные фигуры младенца Иисуса, Мадонны и волхвов в специальных яслях - пресейпи. Очень красивое и запоминающееся зрелище. Но тут она обратила внимание на то, что Дин какой-то слишком молчаливый. И одного взгляда хватило, чтобы заметить его недовольство, даже несмотря на то, что он был увлечен рисованием на запотевшем окне.

- Милый, что случилось? – Дани вопросительно взглянула на мужа, может он знал в чем дело. Она была уверена, что ее слова по поводу подарков будут восприняты праведным возмущением со стороны сына, но никак не такой, то есть никакой, реакцией. Кажется, окно и множество вывесок за ним с пожеланиями Буон Натале, то есть счастливого Рождества, его больше привлекали, нежели родители и рассказ о подарках. – Тебе не хочется никуда ехать, или я тебя обидела чем-то?

Итальянка действительно не понимала что случилось. Да, возможно, она говорила довольно скучные вещи, но старалась рассказывать простыми словами, чтобы было интереснее и проще воспринимать все. Или это на него так подействовало то, что они были на кладбище?

- Дин, ты расстроился из-за бабушки?

- Прекрати, - сказал Чин, оттаскивая ребенка от окна. – Оно же грязное, - он коснулся пальцем кончика носа Дина и улыбнулся. – Тебя там снег так заинтересовал?

Тут Дани задала вопрос, услышав который, Чин искренне рассмеялся. Он не знал, из-за чего так надулся ребенок, мог лишь догадываться, что тот устал, но зато хочет играть в снегу, а не сидеть в машине.

- Я думаю, он просто считает, что должен быть чем-то похож на тебя, - сказал ученик ирбиса, борясь со смехом. – Сейчас надуется ещё сильнее и скажет «нет, все в порядке».

Затем все же проснулся здравый смысл, подсказавший, что лишний раз на Дани лучше не нарываться, поэтому, не дожидаясь гневной реакции, Чин обнял жену за талию и коснулся губами её волос.

- Прости, правда похоже, - сказал он на ухо жене, затем улыбнулся одной из своих самых невинных улыбок, которые умиляли девушек, а сифу Бо позволяли утвердиться в мнении о том, что настоятелю не повезло с учеником-идиотом.