Если будет день – значит, тени не в счет

Поначалу Зорану кажется, что ничего важного и нужного не происходит. Что он просто лежит, и старается вслушиваться в матушкин голос, и делает это как-то ужасно долго. И никакого прогресса будто бы нет совсем, несмотря на обнадеживающее начало. Да, у него немного кружится голова, и его слегка тянет в сон – но именно что "немного" и "слегка". Это совсем не тянет на "прокаливание", на "погружение", на "выход из тела", о которых они с Гийомом говорили всего несколько минут назад. У Зорана складывается полное впечатление, что он сделал первый шаг и на этом остановился, и завяз намертво.
Черт, как глупо. Боялся не выйти, а оказалось, бояться надо не этого, он и зайти-то не может.

Но отступать некуда, поэтому Зоран продолжает. Что ещё ему остаётся? Он всё так же прилежно вслушивается в постепенно подбирающийся к нему шепот матушки, тешит себя надеждой, что голос становится отчетливее и громче, и настойчивее прежнего отзывается: да, да, я слушаю, я хочу тебя услышать, говори со мной, прошу.
И в какой-то момент голова вдруг становится лёгкой. Совсем лёгкой, какой никогда не была. В недоумении Зоран пытается поднять руку, коснуться лба, потому что голову вдруг всю обметает странным холодом, – и руки своей не чувствует. Встревожено тянется сесть – собственное тело тоже не ощущается, оно какое-то далёкое, словно больше и не его вовсе.
Неужели... получилось? Осторожно, очень медленно, Зоран открывает глаза.

В первый миг ему кажется, что вдруг наступила ночь – нет, что кто-то выключил вообще весь свет в мире, настолько темно становится вокруг. Но глаза быстро привыкают, и Зоран начинает скорее угадывать, чем действительно видеть контуры предметов вокруг. С людьми по-другому. Их действительно видно – но неярко, не до конца, будто наброски белым мелом на черной ткани. У Ирины, в жизни такой яркой, этот "меловой" контур совсем блеклый; у обнимающего ее Эжена – немного более насыщенный. Отчетливее всех видно Гийома – как будто он ближе, как будто до него проще дотянуться. С запоздалым любопытством Зоран оборачивается на зовущий его голос – и его словно бьет по глазам.

Матушка. Такая яркая, будто она одна здесь настоящая, с таким знакомым лицом и плачуще-любящим взглядом, что в горле щемит. Зоран осторожно встает – тело легкое, как мыльный пузырь; делает пробный шаг навстречу – пола под собой не чувствует, он из-под ног выскальзывает мокрым мылом. Матушка зовет к себе, почти что притягивает – мой бедный мальчик, наконец-то ты снова со мной, я тебя больше не оставлю, больше не отпущу – и у Зорана под ее напором все инструкции выскальзывают из головы, и он бредет навстречу послушно и растерянно, не зная, как реагировать и что отвечать.
Но он же не может остаться здесь насовсем, верно?.. Это будет как-то... неправильно...